Лорен Бьюкес - Сияющие
Кирби не может понять, о чем речь. Она вообще с трудом отличает одну мамину работу от другой. На всех изображены женщины с бледными лицами, длинными развевающимися волосами и печальными, непропорционально большими глазами на фоне пейзажа в зеленовато-голубо-серых тонах. Красного вообще нет. При взгляде на художества Рейчел Кирби вспоминиает слова учителя физкультуры. Однажды, когда она в очередной раз не смогла перепрыгнуть через козла, он сказал ей: «Послушай, перестань ты так сильно стараться!»
Кирби не знает, как лучше ответить, чтобы не рассердить маму.
– Мне кажется, нормально.
– Но ведь «нормально» – это никак! – восклицает Рейчел, хватает ее за руки и начинает кружить в вальсе, лавируя между картинами. – «Нормально» – это определение посредственности, которое, однако, считается вежливым и социально приемлемым. Жизнь должна быть яркой и богатой, а не просто нормальной, дорогая моя!
Кирби выскакивает из ее объятий и смотрит на прекрасных печальных девушек с воздетыми к небу, словно в мольбе, изящными руками.
– Гм… Хочешь, я помогу тебе убрать картины?
– Ты же моя дорогая, – произносит мама с такой жалостью и насмешкой, что Кирби не выдерживает. Она бежит к себе, громко топая по ступенькам. И совершенно забывает рассказать ей о мужчине с волосами мышиного цвета, в слишком высоко закатанных джинсах и неровным носом, как у боксеров. Он стоял в тени платана около заправки Мейсона, потягивал колу через соломинку и все время смотрел на нее. От его взгляда у нее в животе сжалось, как бывает на карусели, будто у тебя внутри пустота.
Тогда она помахала ему – нарочно преувеличенно, как бы говоря: «Эй, мистер, что это бы так уставились, придурок!» Он в ответ поднял руку; так и держал ее как бы в приветствии (просто жуть!), пока она не свернула за угол на улице Риджленд, даже не пошла свой обычной короткой дорогой по аллее, чтобы поскорее уйти с его глаз.
Харпер
22 ноября 1931
Он будто вернулся в детство, когда тайком залезал в пустующие соседские дома. Там всегда царила абсолютная тишина, можно было посидеть на кухне за столом, а то и полежать на чужой кровати с чистым бельем, осмотреть шкафы и ящики. Вещи легко выдавали секреты своих хозяев.
Он всегда точно знал, что в доме никто не живет, всегда, когда залезал внутрь в поисках какой-нибудь еды или случайно забытой безделушки, которую можно сдать в ломбард. У заброшенных строений особенная атмосфера – крепкая, настоявшаяся.
Атмосфера этого Дома настолько концентрированная, он хранит столько тайн, что волосы у него на руке встают дыбом. Здесь явно кто-то есть. Кроме мертвеца на полу в прихожей…
Люстра над лестницей второго этажа отбрасывает мягкий свет на свежеполированные полы из темного дерева. Обои свежие, темно-зеленые с кремовыми ромбиками, – даже Харперу понятно – благородные. Налево кухня, новая, с иголочки и современная, из каталога «Сиарс». Шкафчики из меламина, плита с духовкой, холодильник, блестящий чайник на плите – все на своих местах. Ждет его.
Он перекидывает костыль через лужу крови и скачками подбирается ближе, чтобы лучше рассмотреть мертвеца. В руке зажата индюшачья ножка, кожа с сероватым оттенком, в пятнах запекшейся крови. Мужчина крупный, плотный, в костюмной рубашке, серых брюках с подтяжками, очень хороших туфлях. Пиджака нет. Голова – сплошное месиво, как мякоть расколовшегося арбуза, но можно разглядеть заросшие щетиной щеки и торчащие на кровавом месиве лица голубые глаза с лопнувшими сосудами и застывшим в них выражением ужаса.
Без пальто.
Музыка ведет его далее, в гостиную. Харпер приготовился увидеть хозяина дома – в кресле у камина, держащего на коленях ту самую кочергу, которой проломил голову человека в прихожей. Однако комната пуста. А вот огонь в камине горит. И кочерга тут же – около подставки для дров, наполненной до краев, словно ждет его прихода. Мелодия льется из граммофона цвета бордо с золотом. На пластинке название «Гершвин». Ну конечно! Сквозь щель между шторами видны приколоченные гвоздями к раме грубые доски, из-за чего в комнате мало света. Но зачем прятать все это за заколоченными окнами и уведомлением о сносе на дверях?
«Чтобы другие не нашли».
На столике, на кружевной салфетке стоят бокал и хрустальный графин с жидкостью медового цвета. Очень кстати. Надо подумать, что делать с телом. Видимо, это и есть Бартек – всплывает в памяти имя, сказанное слепой старухой перед тем, как он ее задушил.
«Бартек здесь чужой», – проносится в голове. А вот Харпер наоборот, Дом ждал его. Он позвал его сюда с какой-то целью. Голос внутри шепчет: «Ты дома». Именно так он и ощущает себя, как никогда и нигде раньше: ни в убогом месте, где вырос, ни в ночлежках и бараках, по которым всю жизнь скитался.
Он прислоняет костыль к стулу и наливает себе в бокал напиток из графина. Лед в сосуде звякает – лишь слегка подтаял. Медленно, с наслаждением он делает глоток, перекатывает напиток во рту и чувствует, как тот согревает горло. Превосходный «Канадиан Клаб» – импортный, контрабандный. Ваше здоровье! Все, что он пил в последнее время, всегда отдавало горьким запахом домашней сивухи. Да и на стуле с мягким сиденьем давненько не сиживал.
Однако он преодолевает искушение посидеть, хотя нога болит после долгой ходьбы. Еще не время. «Это еще не все, пожалуйте сюда, сэр, – гнет свое искусный зазывала. – Не упустите шанс! Все для вас. Ну же, давай, Харпер Кертис».
Харпер поднимается по лестнице, превозмогая боль и усталость, опираясь на перила и оставляя отпечатки на тщательно отполированном дереве. Следы от пальцев мгновенно исчезают, как растворяющиеся в воздухе привидения. Перед каждым шагом ему приходится отводить ногу в сторону да еще тащить за собой костыль. Дыхание он переводит с трудом.
Харпер ковыляет по коридору, проходит мимо ванной комнаты. На ванне алые подтеки, рядом на полу – в кровавых пятнах скрученное жгутом полотенце, от которого по блестящей черно-белой плитке расползаются розовые ручейки. Харпер проходит мимо, не удостаивает внимания ни лестницу на чердак, ни гостевую спальню с аккуратно застеленной кроватью, но с оставшейся вмятиной на подушке.
Дверь в главную спальню закрыта. Косой луч света пробивается сквозь щель под дверью и тонкими полосками располагается на дощатом полу. Он дотрагивается до ручки двери, почти не сомневаясь, что та окажется запертой. Однако раздается щелчок, и он просовывает кончик костыля в образовавшуюся щель. Еще одно движение – и он оказывается в комнате, совершенно необъяснимым образом залитой летним полуденным солнцем. Обстановка совсем скудная: шкаф орехового дерева, металлическая кровать.
