Сергей Алексеев - Молчание пирамид
14
Выйдя из мрачной хозяйской пирамиды на свет божий, Самохин будто заново увидел пустынный ландшафт среди буйной зелени и ряды строений, которые сейчас вдруг напомнили ему не дома, не оригинальное жилье каких-то полубезумных людей, а усыпальницы. Причем богатые, из дорогих материалов, облицованные в основном черным шлифованным гранитом, розовым мрамором и еще чем-то, похожим на искристое цветное стекло. Не хотелось верить, что в каждом этом склепе живут или, по крайней мере, длительное время находятся живые люди. И на самом деле, в странном поселке гробниц было пусто, тихо, и если бы не две стройплощадки на краю, все это походило бы на диковинное кладбище в обыденный день.
И здесь пирамиды строили рабы: на деревянных лесах и стенах виднелись азиатски раскосые, черноголовые люди — узбеки или таджики…
Но если пирамиды строили, не важно, кто, и независимо, для живых или мертвых, если лжепророк или кто-то другой вколачивал в них огромные деньги, значит, они были для чего-то нужны.
Явно безумные идеи, казалось, так же несовместимы с вложением капиталов, как добыча песка из драгоценного жемчуга.
Но так ли все это безумно? Не воссозданный ли это заново, уже на поверхности земли, город Тартарары, в котором целый год бродил несчастный смершевский сексот? Не для туристов и развлечений, а дабы утвердить некую новую идеологию Ордена Молчащих, которая здесь проповедуется лжепророком. Весь этот дорогой и оригинальный антураж — своеобразная визитная карточка, символ наследования ценностей древней цивилизации, если, конечно, Допш не придумал, что провалился в Тартарары…
Лечебница оказалась тоже пирамидой, только стеклянной, однако же не просвечивалась насквозь, поскольку была собрана из зачерненного алюминия и толстых, тонированных стеклоблоков. Издали она напоминала закопанный в песок кристалл темного и блестящего минерала, от которого осталась лишь четырехгранная верхушка, или какой-нибудь новомодный ресторан на престижных берегах Москвы-реки, где подобные разноцветные стекляшки росли, как грибы. Только здесь, буквально в пяти метрах, было густо-синее озеро, и огромная песочница вокруг пирамиды вплотную примыкала к воде, образуя зарябленный ветром, не тронутый ничьей ногой, пляж.
Внутри пирамида имела только одно помещение, размером с теннисный корт, замощенный гранитными плитами, на которые была нанесена разметка, напоминающая карту звездного неба. Посередине, на постаменте, стояло нечто, огороженное с трех сторон коваными решетками, как потом выяснилось, — ложе, единственное в лечебнице койко-место: кажется в этой стране пирамид существовал восточный культ возлежания. Ни стульев, ни скамеек, ни столов, будто вся жизнь обитателей проходила на кровати. Правда, с наклонных стен и из центра пирамиды на длинных шнурах свисали разнокалиберные деревянные птицы с распущенными хвостами и крыльями, кажется, хищники — то ли украшение, то ли ритуальные принадлежности.
Монахиня возвела Самохина на постамент, указала на ложе и ушла. Несмотря на диковинную обстановку с птицами, постель была вполне цивильная, с толстой махровой простыней, пуховым одеялом и множеством больших и малых подушек, и от всего этого несло стерильностью. После дороги, пыли, жары и пота сначала бы в баньку сводили, но тут, видно, были иные нравы…
Поболтавшись по пирамиде, Самохин достал телефон — связи не было, вероятно, экранировали стены. Он вышел к озеру и шкала уровня чуть расширилась, однако сигнал не проходил и срывался. Возможно, тут и в самом деле связь была неустойчивой, и следовало найти место, где четко улавливалась волна. Конечно, хорошо было бы забраться на пирамиду!..
Прогулочным шагом туриста он прошел по брусчатке в один конец городка, часто поглядывая на экран телефона, потом в другой: было полное ощущение, что в Тартаре никто не живет — стерильный песок, глухая и пустынная тишина, в том числе и в эфире. Однако возле каждой пирамиды следы присутствия человека все-таки были в виде расплывшихся отпечатков деревянных сандалий, значит, люди когда-то выходили из этих склепов. Во многих был открыт вход и на ступенях белел песок, принесенный на ногах. Сильнее всего было натоптано возле подземного арочного входа в центральную, возвышающуюся над другими, как пирамида Хеопса.
Постояв возле строительных площадок — негромко переговаривающиеся между собой рабы при появлении Самохина тоже замолчали — он направился к пирамиде, что стояла на отшибе, среди невысоких сосен, растущих прямо из песка. С виду она была такая же, как остальные, только облицована не гранитом, как вначале показалось, а искристым, розоватым таганаитом — редким поделочным камнем, основные запасы которого были на Урале в виде целой горы Таганай и еще где-то в Индии. Этот загадочный камень довольно часто использовали целители, связывая его происхождение и свойства с божественной волей.
И еще вокруг пирамиды из таганаита не было ни единого следа, и едва Самохин приблизился к закрытому плитой входу, как будто из-под земли возник человек в трико песочного цвета и такой же маске. По его позе и движению, это был охранник, хотя и безоружный. Он встал на пути, как фашист, расставив ноги и заложив руки назад.
— Что, сюда нельзя? — мирно спросил Самохин. Тот, словно лев, сделал два угрожающих шага навстречу и встал, показывая, что не пропустит.
Только что хвостом по песку не стучал…
— Нельзя, так нельзя… — Самохин обошел пирамиду стороной и оказался в лесу, где вместо песка под ногами зашуршал мох.
Наружной охраны не было даже возле пирамиды самозванца…
Может, настоящий Ящер тут и сидит? Вернее, возлежит?..
Если его при Сталине держали в шарашке, где он писал прогнозы, то почему бы лжепророку не создать свою шарашку в виде Ордена Молчащих, где в пирамидах, уже вроде бы вольные, живут какие-нибудь аналитики, когда-то оказавшиеся невостребованными и выброшенными на улицу, и сочиняют будущее…
С этими мыслями Самохин сделал по лесу большой круг — ни наблюдения, ни охраны, даже боль в желудке вроде бы стихла. Хотел пройти берегом озера и где-нибудь искупаться в укромном месте, но увидел монахиню, бегущую ему наперерез.
Подняли тревогу…
— Я здесь, сестрица! — он помахал рукой. Увидев исчезнувшего пациента, она перешла на шаг, напустила на себя спокойствие и приблизилась уже полная достоинства: оказывается, и непробиваемые, молчащие люди волнуются.
— А у вас имя есть? — спросил Самохин, разглядывая монахиню. — Если не можете сказать — напишите на песке.
Даже не взглянув, она пошла вперед и сделала знак идти за ней.
— Ладно, — сказал он. — Буду звать сестрой. Не обидитесь?
