Ширли Мерфи - Кот стоит насмерть
И, что хуже всего, капитана одолевало мерзкое предчувствие, что и этот раз не был последним.
Лежа на коленях у Мэй Роз, Дульси зевнула и поглубже зарылась в розовую шаль, отпихнув при этом куклу. Дульси не подняла глаз, когда Харпер упомянул о кошачьей шерсти возле могилы; не взглянула она и на дерево. Джо, сидевшего среди ветвей, наверняка позабавило, что Харпер направил кошачьи волоски в лабораторию. А если бы Дульси все же решилась посмотреть вверх, то увидела бы знакомую дурацкую ухмылку на его физиономии. Самодовольная улыбка среди ветвей – ни дать ни взять Чеширский кот.
Харпер тоже не поднимал глаз на Джо. Дульси надеялась, что капитан не станет связывать воедино то, чему лучше оставаться несовместимым.
Ну а если и станет, ничего не попишешь. Все равно он ничего не сможет доказать. По мнению Дульси, она и Джо отлично потрудились, чтобы помочь Харперу. Но как все произошло на самом деле, он никогда не узнает. А если ему так хочется нервничать, это его трудности.
— Что странно, так это как украденная кукла попала на могилу и почему черная записная книжка Аделины оказалась у нее под столом. Наверняка она могла припрятать ее получше, — сказала Сьюзан и посмотрела на Дилон. — А перекладывать вещи – это похоже на ребячьи проделки.
Дилон оставалась невозмутимой. Харпер положил себе еще один кусок лимонного пирога со стоявшего посередине стола блюда. Некоторые детали этого дела по-прежнему были неясны.
В целом дело казалось незыблемым, однако оставались некоторые вопросы, на которые не находилось ответов и которые могли рассматриваться как предвзятость обвинения. Харпер надеялся, что защита не откажется признать уликой записную книжку. Сейчас оставалось только ждать. Разумеется, департамент проделал отличную работу, разобравшись в записях Аделины, обнаруженных в этой книжке, и проверив все сведения о прошлом работавших у нее медсестер.
Черная записная книжка содержала наряду с досье на две дюжины сотрудников отдельный листок с шифрами, касающимися умерших пациентов. Никаких имен, только номер с датой рождения и, видимо, датой тайного погребения. Рядом с некоторыми была и еще одна дата – официальных похорон, когда в гроб клали какое-то другое тело. Извлекая зашифрованный список, капитан обнаружил в корешке книжки короткий пестрый волосок, окраской напоминающий шерсть пятнисто-полосатой кошки.
Посылать этот волосок в лабораторию Харпер не стал.
На старом кладбище его люди обнаружили пятнадцать необозначенных могил. В четырех старинных могилах они нашли двойные захоронения, когда тело укладывали на вечный – и наверняка неспокойный – сон рядом с древними испанскими костями.
Произведя подсчеты, он пришел к выводу, что на «мертвых душах» Аделина загребала больше полумиллиона в год.
— На четвертой смерти, что бы ни послужило ее причиной, — сказал он, — Аделина решила устроить похороны. К этому времени давно покойной Дороти Мартин должно было быть девяносто девять. Вероятно, Аделина решила, что лучше устроить фальшивые похороны, прежде чем Дороти получит нежелательную известность как долгожительница. Она устроила Дороти достойные, хотя и скромные проводы, воспользовавшись телом умершей незадолго до этого Мэри Данвуд. А поскольку у Рене был солидный опыт работы гримером, для нее не составляло труда сделать Мэри Данвуд похожей на престарелую Дороти Мартин.
— В течение многих лет, — продолжал он, — никто не обращал внимания на то, что «Каса Капри» всегда пользовалась одним и тем же похоронным бюро, и никому не казалось странным, что директор этого бюро разъезжает на самых навороченных «Кадиллаках», меняя их каждый год. Никто, похоже, и не сказал бы ничего по этому поводу. Люди не симпатизируют похоронным агентам, нередко попросту считая их вымогателями. На каждую потенциальную жертву, отвечавшую требованиям Аделины – никаких близких друзей, никаких близких родственников, — она составляла детальное досье с перечнем любых вероятных дальних родственников или знакомых, а также снимала копии со всей переписки. Научиться подделывать почерк оказалось несложно. Кстати, кое-какую личную информацию она получала от Тедди, из его приятельских разговоров с обитателями пансионата. Аделина знала об этих людях гораздо больше, чем они могли себе представить. Для Рене также не составляло труда – с помощью макияжа и ее актерских навыков – играть роль той или иной пациентки. С возрастом люди довольно сильно меняются, пять-шесть лет могут сделать человека почти неузнаваемым. Рене часто фотографировала стариков вплоть до их смерти. И для сравнения фотографировала себя в гриме. Она провела целое исследование: мы нашли у нее книги, в которых описаны возможные возрастные изменения. Я полагаю, что к такой педантичности принуждала ее Аделина, жаждавшая совершенства во всем. Она также хотела, чтобы Рене, в каком бы месте побережья она ни проживала, всегда оставалась на связи. В случае необходимости от Рене требовалось просто сесть в самолет и прилететь. Поэтому в пансионате было введено незыблемое правило – обо всех визитах требовалось предупреждать не менее чем за сутки. Объяснялось это тем, что пациентам вредны сюрпризы и что они не любят, когда их беспокоят во время мало-мальских хворей вроде простуды или астматического приступа.
Сьюзан и Вильма переглянулись. Недовольство Сьюзан сединой Прайор было очевидно. Она рассказала Харперу о своих подозрениях насчет Тедди и о том, какой переполох поднялся в пансионате в тот день, незадолго до ареста сестер. Сьюзан сообщила, что Тедди минут пятнадцать провел в кабинете Аделины. Затем Аделина поспешно покинула пансионат, а Тедди подъехал на своей коляске к парадной двери, поглядел ей вслед, затем резко развернулся и двинулся в гостевую залу.
Там он набросился на Сьюзан: он хотел знать, что такого она наговорила полиции, что видела в перелеске и что сообщила о нем самом.
Сьюзан прикинулась дурочкой и заявила, что не понимает, о чем это он. Однако она не на шутку испугалась – глаза Тедди остекленели, казалось, он того и гляди выскочит из кресла и накинется на нее с кулаками.
Теперь Харпер смотрел на Сьюзан с большей заинтересованностью. Он был действительно потрясен таким обращением с ней Тедди и думал о том, как беззащитна Сьюзан в своей коляске. Странно, Сьюзан была единственной женщиной со времени кончины его жены Милли, которая вызывала в нем такое же теплое, умиротворенное и совершенно искреннее чувство, — с ней можно было не притворяться, а чувствовать себя самим собой.
Но в его жизни сейчас не было места для женщины, и уж тем более он не нуждался в том, чтобы во время расследования у него под ногами крутились кошки.
