Алексей Хапров - Телепат
— То была война, — глухо возразил Роберт. — А сейчас мирное время.
— В мирное время тоже ведется война, — сказал Шацман. — Только она скрытая. Эту войну ведут разведки разных стран. Ее цель — информация. Информация, которая либо обеспечит, либо ликвидирует преимущество одной из сторон в экономическом и военном развитии. Такая война будет вестись всегда. И мы с вами — ее солдаты.
— Но почему применяются откровенно бандитские способы мобилизации этих солдат? — воскликнул Роберт. — Зачем было убивать моими руками пятерых ребятишек?
— Зачем нужно было убивать мою невесту? — добавил я. — И, кроме этого, побуждать к убийству меня? Не слишком ли высокая цена заплачена за нашу мобилизацию?
— Тех, кто окунул ваши руки в чужую кровь, я не оправдываю, — произнес Шацман. — Но их логика мне понятна. Вы были им нужны. И они сделали так, чтобы наверняка привязать вас к себе. Это логика Системы. А в Системе свои законы.
— Что же это за такие законы, где человеческая жизнь ничего не значит? — с горечью спросил я.
— Любая Система должна работать, как единый, хорошо слаженный механизм, — продолжал Шацман. — Представьте себе автомобильный двигатель. Чтобы он не ломался, его нужно собирать из высококачественных деталей. Если собранный двигатель работает бесперебойно, никто не спрашивает, по какой цене были куплены эти детали. Правда, всего лишь просто поставить эти детали в двигатель — мало. Их еще нужно хорошо отрегулировать, чтобы каждая из них четко выполняла ту функцию, ради которой поставлена. Когда все детали отрегулированы, двигатель сбоев не дает. Но вот представьте себе, что вдруг какой-то маленькой шестеренке захотелось вольности, и она перестала вертеться, как следует. Двигатель начинает барахлить. С простой, копеечной шестеренкой вопрос решается быстро. Ее просто выбрасывают, а в двигатель ставят новую. Ну а если это не простая шестеренка? Если это дефицитная, и очень дорогая деталь? Ее, естественно, сначала пытаются починить. И только в том случае, если окончательно убеждаются, что ее уже никак не исправить, ее выкидывают.
— Я понял Ваш эзопов язык, — сказал Роберт. — Моя деталь ремонту не подлежит.
— Моя тоже, — поддержал его я.
— Значит, вы твердо решили покинуть Систему? — спросил Шацман.
— Не только покинуть, но и сполна "отблагодарить" ее за все "хорошее", что она для нас сделала, — решительно сказал я, и уже тише добавил. — Правда, после разговора с Вами, я не знаю, чем именно. С одной стороны, я хочу наказать Систему, которая испортила мне жизнь. А с другой, я не хочу причинить вред своей стране, и людям, которые в ней живут.
Шацман посмотрел на меня, немного подумал и произнес.
— Воевать с Системой в одиночку — бесперспективно. Это значит заранее обречь себя на поражение. Слишком неравными будут силы в этой борьбе. Да и зачем с ней воевать, если вы и так уже достаточно серьезно ее наказали?
Мы с Робертом вопросительно подняли головы.
— Вы наказали ее уже тем, что вышли из ее подчинения, — разъяснил Шацман. — Вы — люди необычные. Вы обладаете уникальным, крайне редко встречающимся даром. Вы телепаты. Таких, как вы — единицы. Потерять вас, как свои элементы, для Системы тяжелый удар.
"Иван Иванович" запнулся, и бросил взгляд на часы.
— Впрочем, уже слишком поздно, — произнес он. — Давайте, наверное, прекратим нашу дискуссию, и сделаем так. У нас на первом этаже есть комната отдыха для гостей. Сейчас я туда вас отведу. Там вы переночуете и отдохнете. А я тем временем обдумаю одну идею. Есть у меня одна мысль, как можно вам помочь. Как сделать так, чтобы вы навсегда освободились от своего прошлого, и приобрели душевный покой.
— Вы хотите нам помочь? — удивленно спросил я.
— Хочу, — ответил Шацман.
— И нас не арестуют?
— Не арестуют.
— И мы сможем отсюда уйти?
— Сможете.
— Но почему Вы хотите нам помочь? — недоверчиво поинтересовался Роберт. — Почему мы должны Вам верить? Может, Вы готовите для нас какую-то ловушку?
— Если бы я хотел приготовить вам ловушку, вы бы давно уже в ней находились, — сказал Шацман. — У меня была масса возможностей включить сигнал тревоги, и позвать сюда охрану. Но я этого не сделал.
— Почему же Вы этого не сделали? — спросил я.
— А потому, Артем, что моя судьба схожа с твоей, и я очень хорошо тебя понимаю, — ответил Шацман, по-доброму глядя на меня. — И, кроме того, потому, что считаю себя обязанным помочь человеку, однажды спасшему мне жизнь. Ты думаешь, я в восторге от этой Системы, в которой работаю? Отнюдь! Я работаю здесь в силу необходимости, не имея на то никакого желания. Мне очень трудно здесь работать. Здесь нет искренности. И это меня угнетает. Здесь сплошное актерство. Актерство везде и во всем. Причем, оно не появляется откуда-то извне. Оно происходит изнутри. Оно растворено в людях, которые входят в эту Систему, в их поведении, в их мыслях. Люди, не обладающие этим, здесь не уживаются. Они чувствуют себя здесь чужими. И я, должен признаться, являюсь одним из них.
Мы заулыбались и пожали друг другу руки. Все, что сказал "Иван Иванович", в полной мере относилось и к нам с Робертом. Мы тоже чувствовали себя чужими. У меня, правда, не было уверенности, что слова Шацмана от начала и до конца искренни, и что они не являются тем же актерством, о котором он только что говорил. Что-то меня в нем смущало. Сейчас я понял, что. Его поза. Она явно не соответствовала той горечи, которую он пытался изобразить. "Иван Иванович" сидел прямо, высоко подняв голову, и смотрел на меня и Роберта с явным осознанием своего превосходства. Но люди, которые утомлены условиями жизни, так не сидят. Мне слишком часто приходилось сталкиваться с лицемерием, чтобы брать на веру одни лишь слова.
Скоро все станет ясно. Ждать осталось совсем недолго. Ночь заканчивается. На часах уже четыре утра. Рядом со мной, на своей кровати, похрапывает Роберт. Счастливец! Ему все же удалось заснуть. Мне бы тоже не помешало хоть немного подремать. Ведь завтра… точнее, уже сегодня, мне понадобятся силы. Поэтому я прерываю свои записи, и ставлю точку. Ставлю ее в надежде, что она не окажется последней"…
Начальник Р-ского Управления контрразведки Фаустов Александр Петрович, высокий, грузный, черноволосый мужчина, с усами, напоминающими по своей форме усы тюленя, с хитроватыми, коварными глазами, прочел последнюю страницу, закрыл тетрадку, и отложил ее в сторону. Тяжело вздохнув, он встал из-за стола, заложил руки за спину, и принялся неспеша ходить по кабинету из угла в угол. Тень от его фигуры металась по стенам, то укорачиваясь, до доставая до потолка. Его лоб был нахмурен. На нем отчетливо прорезалось несколько глубоких продольных складок, а в покрасневших глазах появилась грусть. Бог знает, что творилось у него на душе.
