Александр Холин - Последыш
Учёному «перекрыли кислород», как выражаются у нас, и он попал в лапы к Энштейну. Тот без зазрения совести присвоил некоторые изобретения Николо Теслы, а за одно из них даже получил Нобелевскую премию, и сразу стал «выдающимся учёным», то есть очередным государственным мошенником и уважаемым вором, пользующимся мыслями доверчивого и нищего неудачника.
Впрочем, Николо Тесла никогда не был неудачником, просто искать помощи единомышленников ему надо было на другом конце полушария среди своих славянских собратьев.
Вероятно, правящему классу Сионистских Штатов Америки был необходим собственный учёный, диктующий всей планете смысл Бытия, но, к сожалению, ни сам «учёный», ни его хозяева не удосужились прикоснуться или хотя бы осмыслить истину существования человека на земле, в Космосе, во времени. А зря, потому что сознание человека настроено отнюдь не на скапливании ничего не значащих зелёных бумажек, за которые по большому счёту и купить-то ничего нельзя.
Творческая сущность сознания – воистину творение Божие, потому что сила творчества всегда вела человека к процветанию, а не к дележу украденного и не к овладению «троном». Кстати, Николо Тесла всё-таки добился признания своих изобретений и финансового обеспечения, но в еврейской воровской стране ему работать не давали и в результате учёный изложил своё основное изобретение на бумаге, но всё написанное разделил на четыре части, которые разослал по разным концам света. Суть заключается в том, что когда люди перестанут оглядываться на Сионистские Штаты Америки и доверят власть творческим личностям, то только тогда все страны смогут получить бесплатный доступ к энергии эфира. И только тогда смогут избавиться от беспричинной злобы, зависти и скотских потребительских потребностей. Суть бытия человека состоит в творчестве и только тогда он станет настоящим Человеком, когда научится Любить.
Девушка не знала, долго ли продлится этот восхитительный полёт, поэтому старалась вобрать в себя окружающую энергию каждой клеточкой тела. Ведь никакой отдых не мог заменить всего лишь секунду купания в космических волнах. Но скоро полёт закончился, и Шура оказалась на прекрасном летнем лугу в красивом белом сарафане, сафьяновых сапожках и толстой девичьей косой до пояса.
Первое впечатление о двойняшке, в тело которой она опять переместилась в виде зайца-безбилетника, было довольно хорошее. Девушка при воссоединении непроизвольно вскрикнула, схватилась за грудь, но устояла на ногах.
– Барыня, барыня, что с тобою? – послышался женский голос откуда-то сбоку.
Шура оглянулась и увидела спешащую к ней девку-крестьянку в повойнике,[67] украшенном жемчугом, голубом русском сарафане, из-под которого при ходьбе выглядывали настоящие лыковые лапти. В руках у девки был знатный венок из ромашек и васильков с вплетёнными искусно тонкими стебельками повилики и папоротника.
– Нет, нет, Аннушка, всё хорошо, – отозвалась Шурочкина двойняшка. – Ты, вижу, собрала цветов, и венок мне сплела?
– Ну да, – призналась девка, – нут-ка давай одену…
– Что ж, одевай, – согласилась двойняшка и подставила голову.
Пока девка украшала голову хозяйки венком из свежесобранных полевых цветов, Шура не могла прийти в себя от духмяных луговых запахов. Казалось, если бы она была в своём теле, то непременно бы упала в траву и так лежала бы, лежала бы…
Анна одела на голову хозяйки умело сплетённый венок прямо на чёлку с накосником,[68] отошла на несколько шагов, любуясь на барыню.
– Лико чё, – промолвила Аннушка. – Я в девках-то также венок надевала. Красиво-то как! Лепота!
– А сейчас боишься? – улыбнулась её хозяйка.
– Так ведь не можно повойник мужней жене сымать и голову неубранную показывать, – убеждённо начала объяснять Анна.
– Так ведь нет никого в поле-то, – откровенно захохотала её хозяйка. – Нут-ко давай я твой повойник примерю, а ты в венке погуляй.
Барыня хотела снять с головы своей служанки головной убор замужней женщины, но та ловко увернулась и выскользнула из рук хозяйки.
– Не можно, матушка моя Феодосия Прокопиевна, – запричитала Анна. – Нут-ко мой благоверный супруг про то прознает?!
В круглых глазах служанки сквозил такой страх и боязнь быть застуканной на месте преступления, что молодая Феодосия Прокопиевна засмеялась ещё громче:
– Неужто мужу твоему, стрелецкому сотнику, в сидении на службе государевой не едина дума о том, как тебя сокрушить?
– Господь с вами, Феодосия Прокопиевна, – отмахнулась Аннушка. – Муж-от мой верный да любящий, токмо не гоже делать за спиной у него то, что мужние не делают. Вот Морозов Глеб Иванович заберёт вас назавтра у батюшки, вот как хлебнёте горюшка за мужем стать, вот и оденут вам на очелье кичку рогатую да по сторонам с круглыми бляшками из злата-серебра.[69]
За причитаниями Аннушке так стало жалко свою хозяйку, которая должна скоро будет распроститься с девичеством, что из глаз у неё хлынули непритворные слёзы. Молодая Феодосия Прокопиевна, всё ещё улыбаясь, притянула служанку к себе, обняла, погладила по спине и вдруг тоже заплакала. Так и стояли бы они, проливая бабьи слёзы, да услышали голос Прокопия Фёдоровича Соковнина, родного батюшки Феодосии Прокопиевны, доносившийся из усадьбы:
– Дочка наша, Феодосия Прокопиевна! Что вы там с Анной загуляли-те? Уж не пора ли нам в палаты поехати? Тамока и матушка твоя Анисья заждалася, подвенечное платье вышиваючи. Здеся тепло, знамо дело, ан в московских платех тепле бысть. Поелику тебе бяше семи-на-десяти лет исполнилось, пора ю сочетоваше законным браком за болярина Глеба Ивановича Морозова. Надысь я говорил ужо. А заутро чуть свет Глеб Иванович Морозов-ста за невестой пожалует. Будешь у него в Зюзино жить. А хоромы тамо-ка! Страсть как заморские мастеровые всё плиткой выложили, да разукрасили. Сам Государь наш Алексей Михайлович изволил поглядеть, да позавидовать.
Феодосия Прокопиевна с Аннушкой, подобрав подолы сарафанов, поспешили в усадьбу. В путь дорогу собраться – время нужно, а если Прокопий Фёдорович позвал, мешкать нельзя, не любит он ожидаючи и догоняючи жизнь разменивать.
Долго ли, коротко ли, но скатились Феодосия Прокопиевна с Анной по каменным ступеням с крыльца и поспешили к карете, запряжённой двенадцатью аргамаками. Царский окольничий Прокопий Фёдорович Соковнин состоял в родстве с самой царицей Марией Ильиничной и выдавал дочь за родного брата «дядьки» царя всея Руси Алексея Михайловича Романова-Тишайшего, поэтому невеста должна была выглядеть не хуже, чем сама Государыня Мария Ильинична.
