Вилли Конн - Эстэр — соперница Марианны
— Подойди, — приказал он Лиз Коннели, — его убьешь ты!
Актриса взяла оружие из рук инопланетянина и, зная, что исполняет самую важную в своей жизни роль, направилась к Норману.
— Держи! — неожиданно крикнула она и кинула револьвер детективу.
Норман поймал его на лету. В то же мгновение во лбу инопланетянина открылся третий глаз, готовый извергнуть смертоносный луч. Но еще раньше, с каскадерской ловкостью, Майк нажал спуск. Пуля вдребезги разнесла третий глаз Гонзалеса.
Склонившись над упавшим киборгом, Майк снял с его пальца золотой перстень в форме овечьего копытца.
— Я отомстил за вас, девчонки, — прошептал Норман.
* * *Войдя в кабинет главного редактора «Нью-Йорк пресс», фотокор Джимми Смит развязно закинул в свой лягушачий рот ананасовую жвачку — он знал себе цену.
— Какие проблемы, босс? — спросил он главного редактора тоном начальника, одалживающего десятку шоферу.
Это был имидж крутого журналиста, необходимого газете больше, чем она ему.
Для начала, выплюнь резинку, Джимми, чтобы тебе не пришлось ее проглотить, — шеф посмотрел на фотокора, не предвещающим ничего хорошего взглядом.
— Вы хотите сказать, сэр, что я уволен? — спросил Джимми дрогнувшим голосом, при этом его имидж съежился до размеров использованного презерватива.
— Ты угадал, Джимми, — утвердительно кивнул главный.
— Все из-за той фотографии, где начальник полиции лакает пиво?
— Да. Мы выставили его дураком, а он провел блестящую операцию, освободив Лиз Коннели и всех других. Его даже представили к награде. Мне жаль, Джимми. Пойми, это вынужденное решение…
Выйдя на улицу, безработный Джимми Смит увидел полицейскую машину и сидящего в ней Морли.
— Иди сюда, парень, — поманил газетчика начальник полиции.
— Почему бы тебе не стать полицейским фотографом? Садись в машину и расскажи, сукин сын, как тебе удалось сделать этот снимок?
— Слушаюсь, сэр, — просиял Джимми.
* * *Шел дождь. Глухая ночь обезлюдела улицы Нью-Йорка, словно средневековая чума. Нахлобучив шляпу на самые глаза, Майк шел к дому Гонзалеса, навстречу воспоминаниям, сладким и мучительным, как слезы любви.
«О, мотыльки, трогательные полночные танцовщицы в плащах из серебристой лунной пыли, даже вам дается для любви целая ночь. Почему же моей любви были отпущены лишь считанные мгновенья?»
Остановившись на краю лужи, он долго всматривался в нее, надеясь различить любимые черты. Но тщетно. Толпа ушла за другими кумирами, забыв Эстер и Марианну. И не нашлось даже десятка тех, кто помнил бы о них в этот час.
Тогда Майк опустился на колени и бросил в воду золотой перстень дона Филиппе в форме овечьего копытца:
— Прощайте, девочки, я люблю вас обеих, вопреки ханжеству этого не лучшего из миров.
— Помни нас, любимый, — прошептала вода.
