Айзек Азимов - Загадки Азимова (Сборник рассказов)
– Ну, и что?
– Неприятный человек. Очень холодный. Таковы все ультра, я думаю. Они не могут сочувствовать, иначе не говорили бы об убийстве миллионов. У них ледяные эмоции, они поглощены собой, не способны преодолеть расстояние между двумя людьми.
– Мне кажется, я понимаю.
– Я уверен в этом. Разговор, реконструированный из бреда Штрауса, показывает, что он не мог воспользоваться Аппаратом. Ему не хватало необходимых эмоций. Я думаю, все ультра таковы. Дженнингс, не ультра, мог управлять Аппаратом. Я подозреваю, что всякий способный к этому одновременно не способен на сознательную хладнокровную жестокость. Этот человек может ударить в панике или страхе, как Дженнингс пытался ударить Штрауса, но никогда не сделает этого расчетливо, как Штраус ударил Дженнингса. Короче, если прибегнуть к банальности, я думаю, что Аппарат может приводиться в действие любовью, а не ненавистью, а ультра только на ненависть и способны.
Дейвенпорт кивнул.
– Надеюсь, вы правы. Но тогда… почему вы так подозрительно отнеслись к правительству? Ведь плохой человек не сможет управлять Аппаратом.
Эрт пожал плечами.
– Я хотел проверить, умеете ли вы убеждать. Ведь вам придется иметь дело с моей племянницей.
Бильярдный шар
The Billiard Ball (1967)
Перевод: В. Тельников
Джеймс Присс – пожалуй, мне бы следовало сказать профессор Джеймс Присс, хотя каждому, наверное, и без этого титула ясно, о каком Приссе идет речь, – всегда говорил медленно.
Это я точно знаю. Мне довольно часто случалось брать у него интервью. Величайший был ум после Эйнштейна, но срабатывал всегда медленно. Присс и сам признавал это. Возможно, дело было в том, что Присс обладал таким гигантским умом, который просто не мог быстро работать.
Бывало, Присс что-нибудь скажет в медлительной рассеянности, затем подумает, затем добавит что-то еще. Даже к самым тривиальным вопросам его огромный ум подступался нерешительно, касался одной стороны проблемы, потом – другой.
«Встанет ли завтра солнце? – представлял я ход его размышлений. – А что мы подразумеваем под словом „встанет“? Можно ли с уверенностью сказать, что „завтра“ наступит? Не является ли в этой связи „солнце“ понятием двусмысленным?»
Добавьте к его манере речи вежливое выражение лица, довольно бледного, с глазами, взгляд которых не выражал ничего, кроме нерешительности, седые волосы – жидкие, но аккуратно причесанные, деловой костюм всегда старомодного покроя и вы получите полное представление о профессоре Джеймсе Приссе – человеке, склонном к уединению и совершенно лишенном личного обаяния.
Вот почему никому и в голову не пришло заподозрить его в убийстве. И даже я сам не очень-то уверен. Как бы там ни было, он действительно думал медленно, всегда думал слишком медленно. Можно ли предположить, чтобы в один из критических моментов он вдруг ухитрился подумать быстро и сразу привести мысль в исполнение?
Впрочем, это неважно. Если он и совершил убийство – ему удалось выйти сухим из воды. Теперь уже поздно ворошить это дело, и я бы вряд ли сумел чего-нибудь добиться, даже несмотря на то, что решил опубликовать этот рассказ.
Эдвард Блум учился с Приссом на одном курсе и, так уж сложились обстоятельства, постоянно с ним сотрудничал. Они были ровесниками и в равной мере убежденными холостяками, но зато во всем остальном являли собой полную противоположность.
Блум – стремительный, яркий, высокий, широкоплечий, с громовым голосом, дерзкий и самоуверенный. Мысль Блума, как метеор с его внезапностью и неожиданностью полета, била в самую точку. В отличие от Присса Блум не был теоретиком – для этого ему недоставало ни терпения, ни способности сосредоточить напряженную работу ума на изолированной абстрактной проблеме. Он это сам признавал и, даже больше того, похвалялся этим.
Чем он действительно обладал, так это сверхъестественной способностью увидеть возможности практического применения теории. В холодной гранитной глыбе науки он умел увидеть – казалось, без малейшего усилия – сложную схему удивительного изобретения. Глыба распадалась, и оставался шедевр человеческой мысли.
Это всем известно, и не будет преувеличением сказать, что все созданное Блумом всегда работало, патентовалось и приносило прибыль. К тому времени, когда ему исполнилось сорок пять лет, он стал одним из богатейших людей в мире.
При всей многогранности талантов Блума-Практика, пожалуй, ярче всего его фантазия воспламенялась идеями Присса-Теоретика. Самые выдающиеся изобретения Блума были построены на величайших откровениях мысли Присса, и, в то время как Блум утопал в богатстве и имел мировую славу, имя Присса пользовалось феноменальным признанием лишь среди его коллег.
И естественно, нужно было ожидать, что, когда Присс создал теорию Двух Полей, Блум немедленно приступил к созданию первой в мире антигравитационной установки.
Мое задание состояло в том, чтобы найти в теории Двух Полей интересное для простых смертных подписчиков «Теле-Ньюс пресс», а этого можно добиться, лишь имея дело с живыми людьми – не с абстрактными теориями. Задача была не из легких, поскольку мне предстояло брать интервью у профессора Присса.
Само собой разумеется, что я собирался задавать вопросы о возможностях применения антигравитации – это интересовало весь мир, – а не о теории Двух Полей, которую никто не мог понять.
– Антигравитация? – Присс поджал свои бледные губы и задумался. – Я не вполне уверен, что это возможно или когда-нибудь окажется возможным. Я еще не… добился окончательного результата, который меня бы удовлетворил. Пока не могу сказать, имеет ли уравнение Двух Полей определенное решение, хотя, несомненно, оно должно было бы его иметь, если бы… – И он погрузился в размышления.
Пришлось слегка кольнуть его.
– Блум заявил, что считает вполне возможным создать антигравитационную установку.
Присс кивнул головой.
– Да, и это очень любопытно. До сих пор Эд Блум проявлял фантастическую способность увидеть далеко не очевидное. У него необыкновенный ум. Вот что сделало его весьма богатым человеком.
Присс принимал меня у себя дома. В таких квартирах живут люди среднего достатка. Я не мог не поглядывать по сторонам. Богатым Присс не был.
Не думаю, чтобы он читал мои мысли. Просто он перехватил мой взгляд. Мне кажется, он и сам подумал о том же.
Богатство редко бывает наградой настоящего ученого. И он об этом не особенно жалеет.
Возможно, так оно и есть, подумал я. Присс имел свою награду – особую. Он третий человек за всю историю, кто получил две Нобелевские премии, и пока единственный, кому удалось их получить за достижения в области науки без соавторов. Ему здесь не на что жаловаться. И хотя он не был богатым, бедным его тоже не назовешь.
