Александр Лонс - Компьютерный вальс
Тут бомж, еще раз осмотрев территорию, с большим трудом поднял чемодан обеими руками и изготовится со своей добычей залезть в троллейбус. Вместо чемодана на тротуаре осталась сумка с пустыми бутылками — забрать и ее у бомжа просто не хватало рук.
В этот момент из-за торговых палаток появился необъемных размеров мужик со следами явного облегчения на лице. На ходу этот мужик подтягивал штаны и застегивал ширинку. Не говоря ни слова, он быстро подошел к двери троллейбуса, в которую бомж мучительно пытался впихнуть огромный чемодан. Легко перехватив у бомжа ручку чемодана, необъемный мужик одним движением внес себя и чемодан внутрь троллейбуса. Бомж, имитируя интеллигентность, силился произнести «спасибо», думая, что кто-то из вновь пришедших пассажиров решил ему помочь. Но вместо ответа получил мощный пинок и, пролетев не менее двух метров, упал на злополучную сумку с бутылками. Дикий вопль смешался с хрустом битого стекла. По-моему там уже не осталось ничего целого. Когда водила решил, что уже пора уезжать, а мы тронулись и поехали, бомж, к тому времени убедившийся в своих потерях, со злостью залепил своей авоськой с осколками в заднее окно троллейбуса.
22
— Да! — по старинной привычке рявкнул я в трубку.
— Алло! — отозвался знакомый голос. — Это ты?
— Это я, — сказал я, сбавив тон.
— Сломал?
— Сломал! Нет ни одной такой защиты, которую было бы невозможно взломать. Что один человек построил, то другой всегда может сломать, вопрос только в том, сколько понадобится сил и времени…
— Хватит хвастаться. Давай, быстро ко мне!
Я совершено сознательно не говорил Валентине, что сломал я ту защиту не силой своего интеллекта, и не какими-то суперпрогами мною разработанными. Ей вовсе необязательно было сейчас знать, что теперешний ее любовник осуществил удачную хакерскую атаку при помощи диска, найденного в куче грязного шмотья ее бывшего мужа…
Уже потом, когда мы полностью опустошенные лежали на ее откидном диване, я подал голос:
— Валь, я уже давно хотел у тебя спросить, одну вещь, но все никак не удавалось это сделать.
— Что именно? — насторожилась она.
— Мне непонятно… На твоей прежней работе. В том кабинете, где мы… ну тогда, помнишь?
— Когда ты меня первый раз трахнул?
— Да…— почему-то смутился я.
— Ну и чего же ты там нашел непонятного?
— Почему там одна стена покрыта кафелем, как в сортире?
— Ха, так знаешь, чего там раньше было? Районное управление КГБ!
— И что? У них в этом помещении была душевая?
— Нет. На этом этаже располагалась медсанчасть. Там все комнаты раньше были «отделаны» таким кафелем. Потом комнаты отремонтировали, кафель скололи и стены закрасили. Но на стене, смежной с коридором, плитку почему-то оставили. Наверное, на память. А может — времени не хватило, или денег.
— Я думал, у гебистов были свои отдельные поликлиники.
— Правильно. Для них всегда существовали ведомственные поликлиники. Они и сейчас есть, только по-другому называются.
— А зачем тогда медсанчасть на втором этаже?
— Эта «медсанчасть» была не для лечения, а совсем даже наоборот. Ты никогда не задумывался о том, что почти любое медицинское достижение можно применить для допроса подозреваемого? И всякий медицинский инструмент или прибор сгодится как пыточный?
— Нет, не всякий. Например, электрокардиограф.
— ЭКГ? Ну, ты прям пальцем в небо! Его только немного надо переделать, или даже не переделать, а усовершенствовать, и получится регулируемый электрошокер. Идеальное орудие для допроса! Никаких следов. Знаешь, почему там такие тонкие стены?
— Где «там»?
— В бывшей транспортной прокуратуре. Это так было специально спроектировано. Иногда достаточно просто посадить подозреваемого в соседнюю комнату, и оставить одного. Или наоборот — не одного, а со следователем, который «занят». Например, пишет что-то. Тогда подозреваемый, послушав жуткие крики, доносившиеся из-за стенки, и посмотрев на установленное вокруг него оборудование, сразу же во всем признается, и подписывает нужный протокол.
— Я думал, что сталинские палачи работали довольно грубо, и к разным там сложным достижениям науки и техники не прибегали…
— Это вначале. При Ежове. А при Берии, и особенно после войны, когда наши специалисты ознакомились с изобретениями «западных цивилизаций» в лице побежденной Германии, многое было перенято у них, и взято на вооружение у нас. Так вот, после предательства последнего в СССР председателя Госбеза, это здание было у Комитета отобрано и отдано другому ведомству…
— Ты так не любишь того председателя? По-моему, он хороший мужик.
— Какой он там мужик, пусть его жену беспокоит. А для меня — он предатель. И таковым всегда останется. Его вообще, надо было судить. Но того государства уже нет. И законов тех — тоже нет. Он развалил отлично отлаженную, отточенную годами, весьма совершенную систему государственной безопасности. Все сдал! При нем, кстати, моих родителей сняли с работы, не разрешили преподавать. Отец не смог всего этого пережить и получил инфаркт. Так потом и не поправился. А мама пережила его всего на два года, она его очень любила…
— Ты же говорила, что твои родители сейчас в Питере…
— В Питере. На Смоленском кладбище. Я недавно продала их большую квартиру и на эти деньги купила «Вольво», мотоцикл, сделала здесь ремонт и сменила мебель. Еще вопросы будут?
— Так они работали…
— Да! Они оба сначала работали в Большом Доме на Литейном! Потом на Юрфаке. Доволен теперь?
— Извини, я не хотел… Я же не знал…
— Ничего, перебьюсь без твоего извинения. Нам с тобой еще много чего предстоит. По делу, я имею в виду.
Совершенно голые, мы лежали рядом и молча рассматривали неровности на потолке. Вдруг Валька прервала молчание. Без всякой связи с предыдущим разговором она вдруг спросила:
— Расскажи-ка мне про свою первую женщину.
— Зачем тебе это нужно?
— Мне хочется узнать тебя поближе.
— Да куда уж ближе.
— Нет, я хочу узнать твою душу. Расскажи.
— А зачем тебе моя душа? Чтобы копаться в ней? Чтобы лучше мною манипулировать? И вообще, почему ты думаешь, что она у меня есть?
— Душа есть у всех живых существ, но я хочу понять именно твою душу.
— Ты хочешь ее забрать? А расписка тебе не нужна?
— Ты опять? — рассердилась Валентина.
— Это было в юности. Совсем давно. Ты действительно этого хочешь?
— Да.
— Ну, хорошо, расскажу…
И я рассказал. Причем я даже и сам не предполагал, сколько я всего оказывается помню!
