Песах Амнуэль - Салат из креветок с убийством
— Слушаю, конечно, — сказал Беркович, который все это время продолжал читать с экрана достаточно занудный текст протокола. — Хотите, чтобы я повторил все, что вы сказали?
— Хотелось бы, — буркнул Хутиэли.
— Пожалуйста. “Видишь ли, в Израиле на прошлой неделе гостил известный французский коллекционер Морис Дорнье. Он привозил в галерею“…
— Стоп, хватит! Почему ты скрывал свой талант? И сколько текста ты способен воспринять на слух?
— Честно говоря, не очень много, старший инспектор, — признался Беркович. — Хорошо, что вы остановились, я уже начал было сбиваться.
Он оторвал, наконец, взгляд от экрана и потянулся.
— Дурацкий допрос, — сказал он. — Ничего не доказали, наркотик не нашли. Не понимаю, почему нужно было задерживать этого Гольмана…
— Отвлекись от Гольмана, — раздраженно сказал Хутиэли. — Тут речь о семидесяти тысячах шекелей, а не о травке для завсегдатаев рынка!
— А что с этими шекелями? — удивился Беркович. — Музей отказался платить?
— Нет, конечно!
— Тогда в чем проблема? Я так понимаю, что не в подлинности рисунка?
— Именно в ней, — подтвердил Хутиэли.
— Каким образом? Вы же сказали, что рисунок смотрели два эксперта плюс Рон, который на графологии собаку съел.
— Ты будешь слушать или комментировать? — вежливо осведомился Хутиэли.
— Слушаю, — улыбнулся Беркович.
— Итак, — продолжал Хутиэли, — после экспертизы рисунок был возвращен в экспозицию и висел до конца недели. На исходе субботы Дорнье вернулся во Францию вместе со своей коллекцией. А проданный музею рисунок был помещен в сейф хозяина галереи — разумеется, под расписку и со всеми предосторожностями. В воскресенье из музея приехали два сотрудника и охранник, директор-распорядитель галереи лично передал им рисунок. А вчера, в понедельник, разразился скандал.
— Рисунок оказался подделкой?
— Ты верно понял ситуацию, — подтвердил Хутиэли.
— А подписи? Подписи экспертов и Хана тоже подделаны?
— Вот тут-то весь парадокс этой истории. Подписи подлинные! Те же эксперты, которые осматривали рисунок на прошлой неделе, осмотрели его вновь, когда сотрудники привезли этого Моне в музей. Они были шокированы. По их словам, подделка настолько грубая, что не заметить ее мог бы только студент первого курса. И что поразительно — на обратной стороне этой грубой подделки стоят их подписи! Позвали Хана, и он это подтвердил. Он и свою подпись узнал — без всяких сомнений. Получается, что у всех троих было затмение рассудка, когда на прошлой неделе они удостоверяли своими подписями, что подделку рисовал сам Моне!
— Да, — протянул Беркович. — Действительно, конфуз. Представляю, как сейчас Рон рвет на своей голове остатки волос.
— Черт с ними, с волосами! А профессиональная репутация?
— Подменить рисунок…
— О какой подмене ты говоришь? — рассердился Хутиэли. — Только что ты ссылался на замечательную память. Ты что, не помнишь? Я сказал: на одной стороне листа поддельный рисунок, а оборотной — настоящие подписи экспертов и Хана! Настоящие, и от этого факта никуда не уйдешь!
— Во Францию сообщили?
— Что сообщать? Когда Дорнье был здесь, три человека в его присутствии удостоверили подлинность рисунка. Вариантов, как ты понимаешь, всего два. Либо за эти дни кто-то стер рисунок Моне и нарисовал свой, либо у экспертов и Хана было помрачение рассудка. Первое предположение — чушь, а второе — бред.
— Следовательно, — сказал Беркович, — существует третий вариант, который вы не рассматривали.
— Какой? — пожал плечами Хутиэли. — Не вижу третьего варианта. И Хан не видит. Он вторые сутки изучает рисунок так тщательно, как не изучал даже ТАНАХ, когда учился в ешиве.
— И что? — заинтересованно спросил Беркович.
— Ничего. Подпись стоит на обороте подделки.
— Рисунок в музее или у нас в управлении? — спросил Беркович.
— В музее, конечно. И Хан в музее. Если так пойдет дальше, он в этом музее поселится в качестве экспоната, и полиция потеряет выдающегося эксперта.
— Выдающегося, — с сомнением пробормотал Беркович. — Элементарную аферу раскрыть не может.
— Элементарную, говоришь? — возмутился Хутиэли. — И в чем она состоит, в таком случае?
— Откуда мне знать? — пожал плечами Беркович. — Но то, что все должно быть элементарно, это совершенно очевидно.
— Да? Может, ты и раскроешь эту аферу? — не на шутку разозлился Хутиэли. — А то ты слишком много теоретизируешь.
— Но я не спец по рисункам, — возразил Беркович. — А впрочем… Пожалуй, действительно съезжу в музей.
— К трем будь на месте, — предупредил Хутиэли. — Ты не забыл — совещание у майора?
Хана Беркович нашел в кабинете директора музея. Рон с мрачным видом сидел за журнальным столиком, перед ним лежал небольшой лист бумаги, размером чуть больше тетрадного, заключенный в тонкую пластиковую рамку.
— Я так и думал, — пробормотал Беркович, бросив взгляд на рисунок, изображавший старого еврея в кипе, сидевшего за столиком в парижском кафе.
Хан поднял на приятеля усталый взгляд и спросил невыразительно:
— Что ты думал? Что Рон не должен был так опростоволоситься?
— Нет, — покачал головой Беркович, присаживаясь рядом с экспертом. — Позволишь?
Он взял в руки рамку с рисунком и повертел в руках.
— Открывается довольно сложно, — сказал он. — Здесь на клею, а здесь пазы… Понятно. Скажи, Рон, — обратился он к эксперту, — ты доставал рисунок из рамы, когда проводил экспертизу?
— Нет, — буркнул Хан. — Мы только сняли картонку, которая была наклеена сзади, чтобы посмотреть на оборотную сторону рисунка. На ней мы и расписались.
— Тогда все понятно, — хмыкнул старший инспектор. — Хочешь, объясню, как было дело?
— Да уж, — язвительно произнес эксперт, — сделай милость.
— Все очень просто. В рамке было два листа бумаги, а не один. Верхний — с подлинным рисунком Моне, а под ним — поддельный рисунок. Вы изучили то, что находилось сверху и удостоверились, что рисунок подлинный. А потом расписались на оборотной стороне подделки. После вашего ухода Дорнье спокойно разобрал рамку, вытащил подлинник и собрал рамку заново. Теперь в ней оказался только один лист — поддельный. С вашими подписями.
Некоторое время эксперт, хмурясь, размышлял над словами Берковича, потом начал осторожно отсоединять друг от друга пластиковые края рамки. Он что-то бормотал под нос, Берковичу показалось, что это были слова “боже, какой идиот”, но, возможно, он ошибался.
Вытащив лист бумаги из рамки, Хан принялся внимательно изучать пазы, в которые был вставлен рисунок.
