Нил Гейман - Сыновья Ананси
– Это просто сказка, – сказала она. – Люди начали с того, что придумали истории.
– Что это меняет? – спросил старик. – Может, Ананси это просто какой-то парень из истории, придуманной в Африке в дни, когда мир только начинался. Какой-то мальчишка с болячкой на ноге, шлепая костылем по грязи, придумал бестолковую историю о человеке из смолы. Это что-нибудь меняет? Люди отвечают на истории. Они рассказывают их самим себе. Истории разлетаются, и когда их рассказывают, меняют рассказчиков. Потому что сейчас те, кто думал лишь о том, как убежать от льва или держаться подальше от реки, чтобы не стать легкой добычей крокодилов, начали мечтать о совсем другой жизни. Мир, может, и остался прежним, зато обои поменялись, верно? У людей по-прежнему та же история, они рождаются, что-то делают и умирают, но теперь история значит совсем не то, что прежде.
– Вы пытаетесь сказать, что до историй Ананси мир был грубым и злым?
– Да. Примерно так.
Она обдумала это.
– Ну, – сказала она радостно, – значит, это хорошо, что теперь истории принадлежат Ананси.
Старик кивнул.
– А разве Тигр не хочет получить их назад? – спросила она.
– Уже десять тысяч лет как хочет, – снова кивнул он.
– Но они ведь ему не достанутся?
Старик ничего не ответил. Он смотрел куда-то вдаль. А потом пожал плечами.
– Будет плохо, если достанутся.
– А что с Ананси?
– Ананси умер, – ответил старик. – И вряд ли даппи может тут что-то сделать.
– Как даппи, – сказала она, – я возмущена!
– Ну, – сказал старик. – Даппи ведь не могут коснуться живых, помните?
Она задумалась об этом на минутку.
– А чего же я могу коснуться? – спросила она.
Выражение, промелькнувшее на старом лице, было вместе и коварным и озорным.
– Ну, – сказал он, – например, меня.
– Да будет вам известно, – сказала она, приняв оскорбленный вид, – я замужняя женщина.
Его улыбка стала только шире. Это была приятная и мягкая улыбка, столь же душевная, сколь и опасная.
– Вообще говоря, контракты такого рода остаются в силе, лишь «пока смерть не разлучит нас».
На Мэв это не произвело впечатления.
– Дело в том, – сказал он, – что вы нематериальны. Вы можете касаться нематериальных вещей. Например, меня. В смысле, если хотите, мы могли бы поплясать. Тут вниз по улице есть местечко. Никто не обратит внимание на парочку даппи на танцполе.
Мэв задумалась. Давненько она не ходила на танцы.
– А танцуете вы хорошо? – спросила она.
– Никто не жаловался, – ответил старик.
– Мне нужно найти человека – живого человека – по имени Грэм Коутс, – сказала она. – Вы мне поможете?
– Я определенно смогу подсказать вам верное направление, – сказал он. – Ну так что, вы танцуете?
К уголкам ее губ подкралась улыбка.
– А вы приглашаете? – спросила она.
* * *С Паука спали цепи, державшие его в плену. Боль острая и не отпускающая – почти как зубная, пронизывавшая все тело, – начала отступать.
Паук шагнул вперед.
В небе перед ним был разрыв. К нему он и направился.
Он увидел остров. В центре острова возвышалась небольшая гора. Чистое синее небо, покачивающиеся пальмы, белая чайка в вышине. Но пока он его разглядывал, мир начал удаляться, словно Паук смотрел на него с другого конца подзорной трубы. Мир сжимался и ускользал, и чем быстрее Паук бежал к нему, тем дальше он становился.
Мелькнув отражением в луже, остров совсем исчез.
Паук оказался в пещере. Очертания предметов здесь были резкими – резче и четче, чем где бы то ни было. Это было совсем другое место.
Она стояла на пороге пещеры, между Пауком и открытым пространством. Он знал ее. Это она разглядывала его в греческом ресторане в южном Лондоне, когда птицы вылетали у нее изо рта.
– Должен сказать, – сказал Паук, – у вас очень странные представления о гостеприимстве. Окажись вы в моем мире, я бы вас ужином угостил, открыл бы бутылку вина, включил бы негромкую музыку и устроил бы вам незабываемый вечер.
Лицо ее было безучастно, словно высеченное из черного камня. Ветер рванул полы старого коричневого плаща. И она заговорила, голосом тонким и одиноким, как крик далекой чайки.
– Я получила тебя, – сказала она, – и теперь ты его позовешь.
– Позову? Кого?
– Заскулишь, – сказала она. – Захнычешь. Твой страх его привлечет.
– Пауки не скулят, – сказал он, хотя и не был в том уверен.
Глаза – черные и блестящие, словно из обсидиана – уставились на него. Эти глаза, как черные дыры, ничего не излучали, абсолютно ничего.
– Если вы меня убьете, – сказал Паук, – на вас падет мое проклятье.
И тут же задался вопросом, есть ли у него проклятье на самом деле. Возможно есть, а если нет, он точно знал, что сумеет притвориться, что есть.
– Ты умрешь не от моей руки, – сказала она и подняла руку, и это оказалась не рука, а лапа хищника. Провела когтями по его лицу и груди, вонзая жестокие когти в плоть и разрывая кожу.
Это было не больно, хотя Паук знал, что боль придет довольно скоро.
Капли крови выступили на груди, покатились по лицу. Глаза жгло. Кровь коснулась губ, и он ощутил ее металлический привкус и запах.
– А теперь, – сказала она криком далеких птиц, – начнется твоя смерть.
– Мы оба – разумные существа, – сказал Паук. – Так позвольте мне предложить более подходящий альтернативный сценарий, который может оказаться выгодным для нас обоих.
Говоря, он непринужденно улыбался. И звучал очень убедительно.
– Болтаешь ты слишком много, – сказала она, покачав головой. – Лучше помолчи.
Она вытянула свои острые когти и, причинив мучительную боль, вырвала ему язык.
– Вот так, – сказала она. А потом, как будто пожалев, чуть ли не ласково коснулась лица Паука и сказала: – Спи.
И он уснул.
* * *Мать Рози после ванны выглядела посвежевшей, воодушевленной и буквально сияла.
– Прежде чем отправиться в Вильямстаун, не хотите ли совершить короткую экскурсию по дому? – спросил Грэм Коутс.
– Нам пора на корабль, но все равно спасибо, – сказала Рози, которая так и не смогла убедить себя, что хочет принять ванну в доме Грэма Коутса.
Ее мать бросила взгляд на часы.
– У нас еще девяносто минут, – сказала она. – А на то, чтобы вернуться в гавань, потребуется не больше четверти часа. Не будь неблагодарной, Рози. Мы с удовольствием посмотрим дом.
И Грэм Коутс показал им гостиную, рабочий кабинет, библиотеку, домашний кинотеатр, столовую, кухню и бассейн. Он открыл дверь под лестницей – эта дверь выглядела так, словно вела в кладовку для метел – и пригласил гостей спуститься по деревянным ступенькам в облицованный камнем винный погреб. Вина, которые он им показал, в большинстве своем достались ему вместе с домом. Он провел их в дальний угол погреба, к пустой комнате, в которой – в те дни, когда еще не было холодильников – хранили мясо. В мясной холодильне всегда было зябко, а с потолка свисали тяжелые цепи с крюками, на которых когда-то очень давно висели целые туши. Грэм Коутс вежливо придержал тяжелую железную дверь, пропустив женщин вперед.
