Анна Мурадова - Беглая книга
— Нет, но им будет важно. Их арестуют. И ты скажешь милиции, что…
— Делать мне больше нечего! Рита, мне будет гораздо приятнее, если ты останешься в живых. К черту их с этой книгой!
— Да, кстати, как ты относишься к мистической стороне этой истории?
— Рита, будь умницей, а? Твой юмор мне всегда нравился, но сейчас все-таки давай поговорим серьезно. Я вообще считаю, что тебе надо плюнуть на всю эту заварушку. Еще лучше будет, если ты какое-то время поживешь у друзей. Ведь этот рыжий прекрасно знает, где ты обитаешь. А там, глядишь, все устаканится, вернешься к себе. Да хоть у нас живи…
— А лягушек кто кормить будет?
— Вот ведь, ёпэрэсэтэ! Твой героизм меня сражает наповал. То, что лягушки сдохнут, это, конечно трагедия. Но… — он тяжко вздохнул, видимо, делая нечеловеческое усилие для того, чтобы объяснить мне очевидное: — Если тебя убьют, их вообще никто никогда кормить не будет. Они по-любому сдохнут.
— А ты разве о них не позаботишься, если меня не станет!? — ужаснулась я.
— Рита!!! — Володя окончательно перешел на крик. — Я предпочитаю заботиться о живых людях, а не о холодных скользких тварях! Я не знаю, как с тобой разговаривать… Ты хуже обыкновенной безмозглой бабы! У бабы хоть какая-то логика есть, пусть и женская, но у тебя никакой!!!
«Надо же, подумала я, никогда не подозревала, что у мужчины тоже может случиться истерика! Кстати, жена на него за „бабу“ не обидится?» Стыдно признаться, но у меня приятно защекотало внутри от того, что Володька настолько неравнодушен к моей судьбе. За бедных квакушек было слегка обидно, конечно…
— Успокойся, все в порядке, никто меня убивать пока не собирается… — как можно бодрее проговорила я.
— Рита, я не знаю, как с тобой говорить, чтобы ты поняла… — с крика Володя перешел на страдальческий шепот.
— А ты выяснил, откуда у тебя телефон Матвеева?
— Ну конечно выяснил. Но мы, кажется, решили, что ты больше этим делом не занимаешься.
— Это ты решил, а не я. И потом, для моей же безопасности будет лучше, если я буду знать, кто именно мог приходить к Матвееву, кроме меня и Тамары Борисовны. Это, скорее всего кто-то из нашей среды. Может быть, кто-то, с кем я постоянно общаюсь в МГУ или в родном НИИ. И он ходит где-то со мной рядом и ищет удобного случая.
Володя задумался:
— Да, к Матвееву мог войти только свой человек… Сейчас посмотрю бумажку, где я это записал, может ты знаешь, кто это.
Я минут пять слушала относительную тишину в трубке.
— Вот нашел, — послышался уже спокойный Володин голос. — Мне этот номер дал один мой коллега, а ему… сейчас прочту, неразборчиво написано… Песков… Александр Песков. Знаешь такого?
— Знаю! Один очень милый человек с Истфака. Я никогда не поверю, чтобы он мог такое сделать. И потом, он же не филолог, а историк.
— А кто говорит, что это он? И почему ты считаешь, что убить мог только филолог? И потом, он-то как раз. скорее всего, не при чем. Эх, знала бы ты, с каким трудом я раскопал этот телефон! Там была целая цепочка. Вообще, чем дальше в лес, тем толще партизаны. Я только сейчас начинаю соображать, какая нездоровая суета была вокруг этого номера. Добывали его как секретную информацию. — Володя помолчал: то ли задумывался (что вряд ли), то ли выдерживал эффектную паузу. — Господин Песков дал этот телефон не мне, а моему другу Федьке. Ты его не знаешь, мы с ним сначала в армии служили, потом я пошел на Фил— он на Истфак, потом ушел оттуда… Не важно все это, кто куда пошел, не об это речь. Важно, что Песков, когда давал телефон Федору, заставил его клясться всеми страшными клятвами, что этот номер не узнает никто из посторонних. Из тех, кто к науке не имеет никакого отношения. Три раза переспрашивал, для кого это нужно и зачем.
— А он объяснил, почему такая строгость?
— Да, все элементарно, Ватсон. Дедушка старый, одинокий. У него роскошная квартира в высотке в центре города. И эта квартира в случае его смерти достанется нашему любимому во все дырки государству, если, конечно же, не объявятся наследники. А объявиться им неоткуда. Детей у него нет, племянников тоже, внуков и подавно.
— Да, он мне сам говорил, что было уже много желающих…
— Вот именно! Взять старичка под крылышко, а за это либо прописаться в его квартире либо получить ее по завещанию, либо еще не знаю какие ходы. От доброжелателей отбою не было. Но старичок как-то умудрялся отбиваться. Я так понимаю, они все ожидали, что будут иметь дело со старым маразматиком, а он был умнее нас всех. И дверь открывал только своим, научным. Бдительный был дедок. До смешного доходило. Федька мне рассказывал про какого-то историка, который тоже просил телефон Матвеева и получил его после того, как Матвеев лично звонил в Питер и узнавал, есть ли там такой…
— В Питер? Историк из Питера?! — Я чувствовала, как ноги у меня подкашиваются. Почему мне вдруг стало так страшно, я поняла уже позже.
— Ой, Ритуля, я не помню точно. Да что ты так встрепенулась? Тебе та питерская история покоя не дает?
— Володя, узнай, пожалуйста… Это очень важно… если тебя не затруднит…
— Кто этот историк?
— Да…
— Узнаю. Но только при условии, что ты после этого забудешь обо всей этой истории. Обещай!
— Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю! — попробовала отшутиться я.
— Рита, обещай серьезно. Я выясню насчет телефона, потому что это важно для твоей же безопасности. А про книгу — забудь. Если что с тобой случится — я твоих лягушек кормить не буду.
— Ладно, Володя, обещаю… — скрепя сердце соврала я.
37
Как и многие питерцы, Павел относился к Москве и москвичам с легким пренебрежением. Это толкотня, суета, бессмысленное загромождение улиц машинами, которые никуда не едут, одновременно вызывали и брезгливость и азарт: самому хотелось бегом бежать по тротуарам, на которых безобразным образом были припаркованы блестящие иномарки. Тупость и бескультурность москвичей, одно за другим сносивших исторические здания в центре собственного города, уже даже не удивляла и не злила. Почему-то жителей столицы Павел представлял в виде младенцев, играющих с кубиками. Построил башенку, полюбовался, бах! — и сломал. Построил новую, снова — бах по кубикам! Ему еще никто не объяснил, что ломать нехорошо.
При всей своей нелюбви к этому городу, Павел успел изучить его так, как знал мало кто из москвичей, проводящих всю свою жизнь в коротких перебежках от дома к работе и обратно. Ведь если спросить первого встречного, где находится Молочный переулок — наверняка сначала будет долго думать, а потом замотает головой — откуда ему знать? А гость из Питера знал.
