Надежда Попова - Ловец человеков
– Получается так, – обреченно подвел итог Мейфарт, – что осаждающие уже внутри, и остается лишь ждать, когда они решатся на что-то. Я сам не сплю со вчерашнего дня – слежу за этими юнцами, боюсь отвернуться…
– Но – как же барон? С ним-то что?
Мейфарт нервно дернул плечом, подавляя выражение снисходительного раздражения, и пояснил:
– Господин барон в отчаянии. Сын слышит крики снаружи – не всё, но он уже понял, что происходит. Первым делом сделал выговор отцу за то, что привел в дом инквизитора; это помимо естественного опасения вызвало в нем… ну, понимаете…
– Понимаю, – кивнул Курт.
Помимо боязни перед дознавателями, естественной для того, кем считает себя этот малолетний безумец, внимание Конгрегации ему должно было польстить, пробуждая немыслимую смесь чувств – от ненависти и почти ужаса перед, как ему кажется, неминуемой гибелью до высокомерной гордости за проявленное внимание к его уникальности…
– Он не разговаривает с господином бароном, впал в какое-то оцепенение, даже прекратил читать. Временами ходит по своей комнате взад-вперед, останавливается у ставен, прислушивается, после опять замирает… – Мейфарт тяжело перевел дыхание, потирая глаза, и, не удержавшись, зевнул: – Прошу прощения… А господин барон теперь сам не лучше – точно так же мечется по своим покоям, а порою просто сидит на постели и смотрит перед собой пустыми глазами. И, что меня всерьез настораживает, не раз говорил уже о том, что сына и замка крестьянам на растерзание не отдаст…
– Это он о чем? – напряженно уточнил Курт; капитан посмотрел на него страдальчески:
– Вот уже полдня он точит кинжал. Как вы думаете, о чем он?
– О Господи, – тоскливо пробормотал он, с ненавистью покосившись в окно, откуда неслись неутихающие вопли. – Еще этого не хватало…
– Велел по всему замку расставить бочонки с маслом, – все более хмуро продолжал Мейфарт. – Я пытался спорить, но что он тогда учинил… А молодые и рады стараться. Еще неделю назад я бы каждому из них пояснил, что к чему, однако сейчас боюсь даже сделать им замечание по поводу слабо затянутого ремня. Сейчас, если вы войдете в жилую башню дальше, вы увидите этот ужас – по всем коридорам бочонки, в комнатах, в опасной близости у факелов… Всё, что я смог, это затушить половину из них в коридорах, почти все – в комнатах; и до самых краев в бочки под ними воды долить. А только все равно – если снять факел со стены да разбить один бочонок или просто швырнуть этот факел в одну из комнат…
Мейфарт обреченно махнул рукой, и Курт с тяжким вздохом молча кивнул.
– Не знаю, входит ли это в ваши обязанности, – продолжил капитан, глядя в узкое окно напротив, – но надеюсь, что теперь вы мне поможете, – я уже выдохся разрываться между надвратной башней, замком и господином бароном…
– В мои обязанности входит все, что в моих силах, капитан… – уже привычно отозвался майстер инквизитор, закрывая глаза.
От несытного, безвкусного, но все же обеда, от пусть относительного, но все же покоя, наступившего после долгой беготни и скачки, Курт осоловел, начиная ощущать всю ту усталость, что накопилась в теле за эти вот уже вторые сутки. Уже почти начав засыпать прямо за столом, сидя, он почувствовал руку на плече и воззрился на Мейфарта, с усилием разлепив глаза.
– Сперва отдохните, – предложил тот сочувствующе. – Я вижу, вам совсем нехорошо, и думаю, что пара часов сна…
– Нет, – возразил он, поднимаясь рывком, чтобы снова не дать себе разнежиться. – Не буду. Не так уж сильно я устал, просто привычки нет. Втянусь, ничего.
– Уверены?
– Да. Старый добрый способ – ведро холодной воды… – Курт криво усмехнулся, пожав плечами. – Руководство по ведению допроса утверждает, что это способно сбивать сон в течение трех дней. Вот и проверим…
* * *Трех дней господин следователь не продержится – это он понял уже к вечеру, когда, стоило лишь приостановиться в неподвижности, сон накатывал вмиг, проносясь многочисленными событиями в одну краткую секунду. Таких коротких снов Курт увидел уже несметное множество и боялся присесть, чтобы не утратить над собой контроля.
Сейчас он и Мейфарт курсировали по одному и тому же маршруту: верхняя комната замка (вопрос Вольфу – все ли в порядке, тяжкий вздох и кивок), после – коридоры (встреча с кем-либо из стражи, лицо кирпичом, холодок промеж лопаток, проверка цельности бочек с маслом и смолами), затем комната барона (осторожно, в скважину – убедиться, что жив и в себе, либо же попросту постучать и поинтересоваться, не обращая внимания на недовольное бухтение старика), затем двор, затем стены и, наконец, надвратная башня. К концу дня Курт изучил замок, наверное, не хуже капитана, проведшего здесь, почитай, всю свою жизнь, и успел возненавидеть каждый закоулок каменной громады.
Когда до слуха долетал очередной возглас из-за стены, в голове вспыхивала фраза из труда какого-то не то философа, не то историка – «umpsisse probra, deinde saxa, postremo ferrum»[60]. Самым раздражающим было то, что Курт никак не мог вспомнить, где и когда это было прочтено, и временами начинало казаться, что всего его прежнего бытия не было вовсе, что все это было лишь сном, и каждый день своей недолгой жизни он провел вот так, меряя шагами двор и коридоры замка…
Когда солнце опускалось к горизонту, крестьянские крики из-за стен стали казаться уже чем-то привычным, как карканье ворон на кладбищах, уже не пугали и вызывали только тихое раздражение. Лишь изредка, задержавшись на башне (все же за дозорным нужен был пригляд – снизу все продолжали поступать крамольные понукания сородичей), когда Курт ловил взгляд одного из них, становилось не по себе, стоило лишь вообразить тех же людей, не отделенных от него стенами и высотой. Тогда он начинал мысленно молиться – искренне, с душой – о том, чтобы отец Андреас поспешил, а те, чье появление здесь должно остановить это безумие, не мешкали, поняв по его путаным и не во всем верным объяснениям, что их присутствие в Таннендорфе необходимо и неотложно…
Ближе к ночи толпа у стен поредела; вероятно, в планах пивовара наступила пора раздумий, а без очередного подстегивания крестьяне не могли долго заниматься столь малосмысленным делом, как топтание у неподвижной решетки замка. Сам Каспар не появился ни разу, сколько Курт ни высматривал его среди людских лиц. Постараться объяснить им, что происходит, во что они втянуты, – эта мысль родилась и умерла, не прожив и двух мгновений; кроме очередного унижения и еще большего раззадоривания толпы, ничего эта попытка не дала бы. Курт ограничился тем, что потихоньку, к слову, ненавязчиво, постарался объяснить это дозорному, который пока, надо отдать ему должное, держался стойко, игнорируя просьбы впавшей в исступление старушки-матери у ворот. Когда вопли бабки в растрепавшихся одеждах стали вызывать глухое бешенство даже у майстера инквизитора и он предложил солдату покинуть пост – отдохнуть, тот покосился с настороженностью и демонстративно отошел от края башни к противоположному ряду зубцов, где голоса искусителей были менее слышны.
