Игорь Подколзин - Год черной собаки. Фантастический роман
— Очевидно, вам. Вы меня и навели на ответ.
— Именно. А почему? — Грег с торжеством взглянул на Мартина.
— Потому что вы его приятель?
— Не совсем. — Фрэнк хлопнул ладонью по столу. — Он сказал: потому, что я честный малый и никогда не употреблю во зло людские пороки. И добавил… — Грег засмеялся, обнажив ровные зубы.
— Вероятно, что вы ненормальный?
— Кинг выразился мягче — слегка вывихнутый.
— И не взял с вас никаких обязательств?
— Абсолютно. Документы в камере хранения Южного вокзала, вот квитанция. — Он положил перед негром коричневый бланк. — Как откроем контору, съездим получим.
— Как он отнесся к вашему теперешнему виду? Был ошарашен? Высказал сочувствие, а потом удивился?
— Ни то, ни другое, ни третье.
— Странно.
— Отнюдь нет, Мартин! Тут-то и штука. Кинг отнесся к моему перевоплощению совершенно равнодушно, словно вообще не заметил никаких изменений.
— То есть? Как это не заметил? — Тон негра был таким, будто его возмущает невнимание к Фрэнку.
— Я поначалу удивился, но сразу сообразил причину его реакции. Что тогда сообщалось в газетах? Доставлен в клинику с тяжелыми ранениями. Так?
— Да. Я сам читал. И по радио передавали в полицейской хронике.
— А с какими? Мало ли что я мог повредить: ноги оторвало, позвоночник переломало, ребра, череп треснул. Подробности же не сообщались в деталях. Кинг, как и другие, кто не видел меня после той драмы, не имел представления, что я потерял кисть и глаз. Бот такое положение. Об этом известно немногим, а следовательно — учтем в дальнейшем, может весьма пригодиться. Это и одна из причин, почему я не явился перед Майком, а позвонил.
Грег потянулся к телевизору и переключил его на местную программу.
— Надо справиться в аэропорту, вовремя ли прилетят наши. На этом же рейсе Юта — скоро увидимся и соберемся вместе до отбытия ребят в ЮНЕСКО. Господи, как все замечательно!
— Позвоним попозже. — Мартин взял тарелки с фасолью и вышел в коридор.
На экране возник чем-то озабоченный остроносый и прилизанный, одетый с иголочки господин. Начал вещать зловеще-интригующим голосом:
«Передаем экстренное сообщение. Самолет компании «Альбатрос», следующий рейсом из Европы через Каир, захвачен бандитами. Администрация и полиция ведут переговоры. Включаем место событий. Смотрите наши передачи. Права на них нами откуплены».
— Мартин! — Грег подавился. — Мартин! Их захватили! Идите скорее!
В комнату с кастрюлей в руках вбежал негр и бросился к телевизору.
В панораме простиралось покрытое бетонными восьмиугольниками серое летное поле. Особняком от других машин стоял серебристый с синей продольной полоской на фюзеляже — особо комфортабельный — лайнер средних размеров. Именно на таких летали официальные лица и зажиточные туристы. На почтительном расстоянии его охватывала полукругом цепочка автомобилей: полицейских, пожарных, санитарных, аэродромной службы, каров для перевозки багажа. Бросалось в глаза отсутствие обычной в таких случаях суеты и шума. Было очень тихо, лишь откуда-то издали доносились обрывки передаваемых по радио сообщений. Люди в машинах словно застыли, только на галереях аэровокзала мелькали, вспыхивая блицами, фигурки репортеров, да сновали операторы телевидения в черных наушниках, похожие на головастиков. Там и сям раскорячились треноги камер.
Просторный салон отделан белой блестящей обивкой, напоминающей разводы мороза на оконных стеклах. Из овальных отверстий вентиляторов струилась пахнущая сиренью свежесть. В меру прохладный воздух сочился озоном. Вдоль прохода, меж кресел, длинноворсная ковровая дорожка убегала к носу корабля.
Уваров и Эдерс сидели в первом салоне, справа по ходу. Настроение было приподнятое — до встречи с друзьями оставалось немного. На экране под потолком, над дверью, мелькали кадры приключенческого фильма. Из наушников на спинках кресел доносились выкрики, стрельба, заливистый лай собак, тарахтенье моторов.
Эдерс глянул в иллюминатор, блаженно потянулся и сказал с восхищением:
— Вы только полюбуйтесь, Миша, какая дивная картина. У меня впечатление, будто я страдал дальтонизмом и вдруг исцелился. Начал воспринимать цвета. В пустыне все мельтешило в каких-то унылых и мутных тонах. А здесь изумительная сочность колорита, непередаваемая гамма красок. Какая благодать. Что ни говорите, пески — это сплошное безобразие.
— Нет безобразий в природе, — начал назидательно Уваров и нараспев продекламировал: — «И кочи, и торфяные болота, и пни. Все хорошо под сиянием лунным». Так молвил русский поэт Некрасов.
— Вы намереваетесь сказать: безобразия существуют лишь рукотворные, в обществе?
— Смотря в каком.
— Пошло-поехало. Вы неисправимы. — Доктор скептически усмехнулся. — Я бы в пустыне не смог адаптироваться. Разумеется, люди ко всему привыкают, но пески не по мне. А вы?
— Меня как раз и возмущает закоснелость и сила привычки, эдакая мимикрия — приспособляемость.
— Что вы имеете в виду?
— Ваши слова о способности людей ко всему привыкать. В частности к мысли о ядерной войне, и к милитаризации космического пространства, и к тому, как помыкают человеческим достоинством.
— Боже мой, опять вы за свое. Мы же договорились: большинство войну ненавидят и борются с ней. Нормальным людям она мнится стоглавым мерзким чудовищем, ибо противоестественна природе. Чего же вам еще нужно? В чем вы обвиняете смертных?
— В инерции мышления, в наивности, с которой они подходят к оценке результатов ядерного бума. Когда наконец уразумеют: на карту поставлено существование всего живого. Свершится катаклизм, равного которому в истории нашей планеты не бывало.
— А вы не ошибаетесь в запале? Не слишком ли безапелляционно?
— Ничуть.
— Тогда поделитесь своими выводами.
— Поймите, доктор, всему есть предел…
— Кто же спорит? Конечно, есть.
— Я в том смысле, что наша Земля очень маленькая и не все ей под силу. Так, например, если мы ухитримся перевалить в получении электроэнергии за десять в четырнадцатой степени ватт, то нас подстерегает тепловая опасность. Это граница. Можно при желании подсчитать даже максимальное количество автомобилей, которое допустимо на планете.
— Иначе они всех передавят?
— Нет. Отравят воздух до смертельной кондиции.
— Ну а какой предел вооружений? Вы это имели в виду?
— Именно. Войны велись издревле, и народ стал относиться к ним как к чему-то неизбежному, но проходящему. Сражались когда-то палками, камнями, стрелами, мечами. На смену пришли пищали, автоматы, пулеметы, орудия, танки, ракеты. Затем порох стали вытеснять атомная, водородная, нейтронная бомбы. С появлением каждого нового вида рабы божьи ужасались, ахали, но постепенно привыкали, а бедствие измеряли старыми мерками. Даже силе ядерного взрыва нашли эквивалент в тротиловых единицах. Хорошо еще не в булыжниках. Никак не могут уразуметь: пришла новая эра, и подходить к оценке последствий войны необходимо совершенно по-иному.
