Александр Лонс - Чужие ключи
Митрич был крепко верующим, регулярно молился, никогда не пропускал батюшку и носил сразу два нательных креста: серебряный и золотой. Вообще, кресты на шеях имели почти все пациенты. Те, у кого не было, считали себя или буддистами, или мусульманами. Последние обычно болели наркоманией, а не алкоголизмом.
Посетители со мной не встречались. Всем, кому мог, я позвонил и просил приносить лишь передачи: кому-либо показываться в таком виде категорически не хотелось. Звонить дозволялось только с поста, в присутствии и с разрешения старшей медсестры. Мобильники иметь запрещалось безапелляционно, а если телефон кому-нибудь проносили посетители, то почти сразу отбирали санитары, видимо кто-то сразу же стучал на такого нелегального телефоновладельца.
Я свел знакомство с внучкой Митрича — смешливой молодой девчушкой, и за вырученные посредством наркомана деньги покупал у нее чай. «Только дедушке не давайте, — просила она меня с трогательной наивностью, — нельзя ему, сердце у него больное». Чаю деды радовались, словно дети, и в качестве ответной любезности рассказывали мне истории своих жизней, а потом шли варить чифирь. Делалось это так. Днем деды усердно заготавливали использованные бинты, набиралось их достаточно, ведь в отделение часто попадали поломанные больные, после драк и падений. Бинты туго сматывались в плотные валики, а в сортире над унитазом их поджигали и на таком огне варили пачку чая в кружке с водой. В сортире — это чтобы сразу сбросить в случае облавы. Надо сказать, что скрученные бинты горят относительно хорошо и долго, хоть и крайне вонюче. Чтобы вскипятить кружку чифиря, хватало пары валиков. Меня от такого напитка сразу же затошнило, и потом пришлось жестоко блевать в сортире под гогот опытных чифиристов. Сей жуткий эликсир деды пили со всей серьезностью, будто совершали священный обряд, вприкуску конфетками, запас коих регулярно пополнялся внучкой Митрича.
В принципе, о пребывании в наркологическом отделении можно было бы написать целый рассказ или даже книгу. Но, во-первых, такой литературы и так уже предостаточно, а во-вторых, просто не хочется умножать сущности сверх необходимого. Слишком тягостные исходят воспоминания. Все смешные и прикольные моменты того времени удалось осознать лишь потом, намного позже описываемых событий.
Мой лечащий врач, Рустам Ибрагимович, время от времени задавал всякие вопросы, регулярно заставлял изображать рисунки по своему хотению, заполнять разнообразные анкеты, проходить дурацкие тесты похожие на комиксы, где надо было вписывать фразы, подходящие по обстоятельствам.
Я тогда очень боялся, что станет известна моя консультация у платного психиатра в кабинете с портретом сердитого старика на стене. Вдруг припаяют какое-нибудь хроническое заболевание, типа затяжного психоза или шизофрении? Но обошлось.
Месяца через полтора, когда я уже оброс вполне качественной бородой, прижился в отделении, и стал всерьез подумывать, что останусь тут если не навсегда, то, по крайней мере, очень надолго, неожиданно после обхода меня вызвал Рустам Ибрагимович. Он немного поговорил со мной, а потом вдруг объявил, что лечение закончено и пора выписываться.
* * *
На улице меня уже ждали. Стелла стояла, прислонившись к машине, со сложенными под грудью руками и нагло ухмылялась своей обворожительной улыбкой.
— С бородой ты прикольно выглядишь, не узнать, — с хитрой ноткой в голосе заявила моя подруга. — Только вот еще очки тебе надо бы для полноты образа. Ну, и как больничка? Понравилась?
— А ты знаешь, — ответил я, глядя ей прямо в глаза, — вполне терпимо, вполне. О жизни заставляет подумать, в себе разобраться, с интересными людьми встретиться. Я столько любопытного здесь узнал. Ничего так, жить можно. Думал, сильно хуже получится.
— Могло быть и хуже, причем действительно очень сильно, уверяю тебя.
— Хуже? Не знаю, может быть, — продолжил я. — Лежал, вспоминал разное. Меня только угнетало обилие там молодых людей, превратившихся в больных стариков-наркоманов. Мой лечащий врач как-то проговорился, что жить многим из них осталось менее года.
— Да, такое иногда напрягает, — как-то задумчиво произнесла Стелла, — особенно поначалу.
— Напрягает — не то слово. У меня одна шапочная знакомая была, так ширялась она прямо в кафе, причем таращило и дергало ее до такой степени, что смотреть толпа собиралась. Она внушала себе и говорила всем, что это временно, что в любой момент она соскочит, и все пройдет. Но я-то отлично понимал, что ничего уже не пройдет. Все, конец. Двадцать три года, а жизнь кончена. Как-то, в минуту просветления перед зеркалом, она вдруг сказала: «Видишь? Натусовалась, молодец. Была девочкой, а стала бабушкой». Я тогда посмотрел на нее другими глазами, и правда. Увидел обтянутый желтой кожей скелет. Обкрошенные зубы. Какие-то пятна на теле. Если бы ее бывший парень, который ее бросил, увидел в таком состоянии, он бы, наверное, поседел, как я надеюсь. Ее даже родители из дома выгоняли, сестра ненавидела, а была нормальным веселым человеком, со своими увлечениями, мечтами, любовью. «Готикой» увлекалась, ходила на всякие пати, но на два года уехала в Питер. И все, человека потом не стало. Это воспоминание как-то сильно повлияло на меня, сначала даже не понял как.
— Она сейчас жива?
— Нет, конечно.
— СПИД? — зачем-то поинтересовалась Стелла.
— Знаешь, не обнаружили. Просто вдруг один за другим стали отказывать все внутренние органы. Не знаю, к чему это и почему. В этой больнице все видится несколько по-другому, иначе как-то. Раньше такие воспоминания давили, а потом на время ушли. Но в отделении вдруг всплыли, и я почувствовал какую-то вину, даже не знаю вследствие чего. А может, и знаю.
Некоторое время мы молчали, но потом Стелла прервала паузу и кивнула на свою машину:
— Давай-ка, садись, доставлю тебя до отдела. Дело к тебе. Держи повестку на допрос в качестве свидетеля. Удивлен?
— Чем? Что подателем сего оказалась именно ты? Нет. Я давно уже подозревал, что ты тем или иным способом работаешь на государство. Все твои жалобы о поиске работы уж очень наигранно выглядели. Нарочито как-то. Не твой стиль.
— Проницательный ты наш.
— Есть немного. Слушай, а может, сначала домой меня завезешь? — с надеждой спросил я, щупая себя за обросшие щеки и подбородок. — Надо помыться, побриться, в свежее переодеться… А то неприятно, да и вообще... выгляжу будто бомж.
— Ничего страшного, потом почистишься. Сказано: сразу же из больницы привезти тебя в отдел. Вот я и привожу.
— Кем сказано? — не понял я.
— Тем, кто знает. Погоди, скоро все поймешь, — четким деловым голосом произнесла Стелла.
