Екатерина Коути - Страшный дар
– Он над лавкой квартирует.
– Какой неудачный выбор жилья.
– И там другие лавки через стену.
– Их владельцам следовало лучше присматриваться к соседям.
– Нет, Ронан, – устало сказала Нест. – Я не позволю тебе сжечь лавку Холлоустэпа.
– А что тогда? – Ронан был озадачен. – Сарай? Можно сарай?
– Нет, нет и еще раз нет! Я знаю, к кому обратиться за помощью. Лучше скажи мне…
Нест почему-то зарделась, и Ронан, озадаченный, взял ее за руку и еще сильнее удивился, когда Нест вырвалась. С чего это она?
– А вдруг мы с тобой тоже совершили блудодейство, и у меня будет ребенок, как у Милли? Мы с тобой могли его как-нибудь нацеловать?
– Че-ерт, – протянул он. – Ну ты даешь, Нест!
Иногда Ронан позволял себе мечтать.
Вернее, позволял мечтам сформироваться перед его внутренним взором. Он не выстраивал для себя желанную картину – она являлась сама собой, иной раз удивляя его какими-то неожиданными деталями. В его мечтах присутствовало море. А ведь вроде бы не за что ему море любить, у моря матушка сошла с ума, но… Море жило в его мечтах. Запах, шум, перешептывание волн, надрывные крики чаек. Странно: в тот день он, казалось, и не заметил моря, думая только о матушке. Но море затопило его сны.
В его мечтах присутствовала Нест. Они жили вместе. У моря. И матушка с ними, конечно. Дни напролет гуляла вдоль берега, собирала ракушки, приносила их домой, пересыпала из руки в руку. Не заходилась криком, не разрывала одежду, не разгуливала потом по пещере с тем спокойным детским бесстыдством, о котором Ронан не знал что думать, пока наконец не позволил себе к нему привыкнуть. Была спокойна и счастлива.
И Нест тоже была счастлива. Она бежала ему навстречу, когда он возвращался с уловом. Он так и видел ее лицо в темных веснушках, обрамленное выгоревшими на солнце прядями. И как она распахивает объятия ему навстречу, никого не стесняясь… А кого стесняться? Нет там ни мистера Ханта, ни ее дяди– самодура. На том пустынном берегу, где стоял дом его мечты, были лишь они трое – и чайки. И никто им не нужен. Им хорошо там втроем.
Конечно, он понимал, что такая барышня, как Нест, никогда не станет его… кем? Женой? Ронан не представлял себе, как он с кем-то венчается… Он так ненавидел все эти обряды… Его женщиной? В общем, понятно, что Нест не уедет с ним и не станет жить в хижине на морском берегу. И понятно, что он ничего такого с ней не сделает.
– Уж будь спокойна, дети берутся не от поцелуев, – ответил он, искоса поглядывая на матушку, но она давно уже не улавливала смысл их разговоров.
– А откуда?
– Не знаю, могу ли я тебе рассказать. Наверное, нет, – честно признался Ронан. – Девушкам про такое вообще не рассказывают до свадьбы, чтобы им не расхотелось выходить замуж. А потом уж все, деваться-то некуда. Но ты не бойся, Нест, я тебя так не обижу.
– Неужели это так страшно?
– Еще как. Нам, мужчинам, пожалуй, даже приятно, а вот женщинам… – Он тяжко вздохнул. – Помню, мне было года три, и такая гроза разыгралась, что я проснулся и побежал к ней в спальню. А у нее был он. То есть дверь-то я не открывал, просто слышал, что он там и как скрипит кровать. И как стонет матушка.
Нест снова порозовела.
– Знаешь, Ронан, люди могут стонать от наслаждения…
– Она стонала «хватит».
Он сам не понял, как его голова очутилась у Нест на коленях, но запомнил, как она обняла его и, укачивая, как маленького, все повторяла: «Но ты же не такой, как он. Ты не такой, не такой».
4
В Мелфорд-холл Агнесс отправилась сразу из пещеры, не считая нужным отмечаться в пасторате, оставшемся без хозяина. Полдороги она проехала, примостившись на краешке обоза, груженного картошкой, но соскочила, когда мысли о том, что грязные клубни запачкают ей платье, стали совсем уже нестерпимыми. Возница и шагавший рядом напарник вздохнули с облегчением и отказались от пенни: присутствие одинокой барышни их тяготило, с ней не пошутишь, не побалагуришь, да и свои разговоры приходится тщательно процеживать, а то как бы не затесалось крепкое словцо.
Подобрав юбки, Агнесс побежала через поле, и трава, мокрая после дождя, скользила под ногами, но поднимавшийся от нее свежий запах, зеленый и густой, веселил душу и придавал сил. Холмы вдалеке были подернуты дымкой и казались плоскими, как будто наспех нарисованными на фоне серого небосклона: вытяни руку – и коснешься шершавых мазков. Но как только небо прояснилось, проступили краски, появились темные пятна рощиц и крапинки овец, за зубчатой лентой парка показались башенки на крыше Мелфорд-холла. Не без опасений Агнесс прошла мимо черных косматых овец, подивившись их тройным рогам, – чего только не увидишь на севере.
Поле от парка отделял ров, незаметный со стороны усадьбы, но непреодолимый для домашней скотины, которой нечего было делать среди роз и рододендронов. Соскользнув пару раз и запачкав платье на коленях, Агнесс перебралась через ров и прошлась по аллее, где вязы настолько заросли мхом, что их стволы были зеленее крон.
На мраморных ступенях усадьбы она замерла в нерешительности.
Что, прямо так и постучать? Как в обычный дом? Наверное, прислуга привыкла к скрипу колес по гравию, а гости, прибывшие без кареты, здесь внове.
Но дверь открылась, причем открыла ее горничная, а не лакей – мужской прислуги, за исключением садовника и кучера, здесь не держали. «Миледи отдыхает в оранжерее», – сообщила Агнесс уж знакомая горничная – одна из тех, что приносили воду для ее ванны. Вспомнив об этом обстоятельстве, Агнесс устыдилась. Ее так радушно принимали в Мелфорд-холле, но, зачастив в пещеру, она позабыла нанести Лавинии еще один визит или хотя бы отослать открытку с благодарностями. Одна надежда, что блистательная леди Мелфорд позабыла про свою незаметную протеже. Но если позабыла, то согласится ли выполнить ее просьбу?
Понурившись, Агнесс поплелась к оранжерее, огромной застекленной клетке с покатой крышей. Сквозь запотевшее стекло виднелись силуэты экзотических растений. Когда Агнесс робко приоткрыла дверь, от их насыщенного и непривычного аромата закружилась голова. Ее окружили цветы с яркими острыми лепестками, похожие на клювы птиц, раскрытые в крике. Пальмы упирались резными листьями в потолок, апельсиновые деревья гнулись под тяжестью плодов, таких спелых, что едва не лопались от сладости, в колючей траве притаились ананасы, и среди всего этого великолепия терялась дорожка к фонтану. А у фонтана…
