Виктор Гончаров - Долина смерти (Искатели детрюита)
Наконец, настал решительный момент. Изобретатель вылил в свинцовую головку выплавленный из руды в количестве одного дециграмма детрюит и трепетно ждал, когда он остынет. Этот трепет мало-помалу индуцировался и на рабфаковца.
Прошло с четверть часа. Изобретатель сидел и дрожал, не решаясь проверить своей работы.
— Ну же, ну! — ободрял его рабфаковец.
— Я боюсь, — хрипло вымолвил Востров.
— Черта ли там бояться?! — Безменов решительно встал и подошел к каменной глыбе, служившей им лабораторным столом.
— Подожди, подожди, я отвернусь! — прохрипел изобретатель, действительно, поворачиваясь лицом к стенке.
— Что нужно сделать? — твердо спросил рабфаковец.
Востров, дрожа всем телом и не отворачиваясь от стены, сказал:
— Возьми свинцовый шарик в руку и пальцем сдвинь с него крышечку… Направь на что-нибудь, хотя бы на дерево…
Прежде чем исполнить это, Безменов решил на всякий случай подготовить друга. Он сел с ним рядом на полу и спросил:
— Если шарик не даст никаких результатов, что это значит?
— Это значит, что мой детрюит — сволочь, а не дет-рюит! — прохрипел изобретатель. — Это значит, что он не подобен радию, который, как известно, сохраняет свою активность в течение 5000 лет. Это значит, что здешние руды перестали быть активными, походя по своей неустойчивости на малоактивные торий, полоний и эманацию радия… И это значит, что я снова сойду с ума…
— Вот что, друг, — решительно сказал Безменов, — если ты будешь городить такую чушь, то я сейчас же выброшу шарик к чертовой матери, совершенно не интересуясь его свойствами…
— Сделай, сделай это, — неожиданно согласился трепетный изобретатель, а потом, когда Безменов поднялся с пола, он ухватился за край его рубахи: — Оставь, оставь… не делай… я… ничего… я… выдержу…
«Не похоже на то», — подумал рабфаковец и вслух произнес, на детрюитные руды не возлагая больших надежд:
— Не нужно так падать духом. Что это, черт возьми, за мягкотелость? Где твоя выдержка? Стыдись… Ты ведешь себя хуже институтки, которой, помнится, сам же ты меня обругал… Ну, возьми себя в руки и сделай сам опыт… Черта ли, в самом деле, тыкаться носом в стенку? Ну, иди…
— Б-б-боюсь… — простонал изобретатель, повертывая к рабфаковцу лицо, искаженное страданием.
— Иди, — сурово приказал рабфаковец и, не выдержав роли, неожиданно рассмеялся, — иди и не блуди… то есть я хотел сказать: не трусь…
Востров попытался мышцами лица сделать ответную улыбку, но вышло скверно. Это он и сам почувствовал.
— Видишь, — сказал он, с усилием ворочая языком, — видишь, у меня даже лицо забастовало…
Еще минут десять пробился рабфаковец, стараясь влить бодрость в ослабевшего друга. Но заставить его подойти к свинцовому шарику он так и не мог.
— Вот что, — сказал он, наконец, потеряв терпение и делая свирепое лицо, — я сам произведу опыт. Но если ты, если ты сделаешь хоть самую легкую попытку грохнуться в обморок — по-институтски или как иначе — я вот этой самой палкой (у него в руках была суковатая дубинка), этой палкой начну приводить тебя в чувство… Попробуй только, чертова неженка!..
Он закончил так свирепо и так внушительно потряс дубинкой в воздухе, что изобретатель не на шутку перепугался.
— Л…ладно… — промямлил он. — Я п… постараюсь сссдержаться…
— «С…ссдержаться», — передразнил его рабфаковец, искусно вращая белками глаз, — ну… внимание!..
— Налейся кровью, черт тебя раздери! — внезапно заорал он, отскакивая от стола и потрясая дубинкой перед самым носом изобретателя, бледного, словно капуста, выросшая в тени. — Налейся кровью, я тебе говорю! Что это за бледная немочь?..
Он подождал, не спуская гневно-сверкающего взора с перекошенного лица изобретателя, пока это лицо действительно не порозовело.
— Теперь смотри: раз, два…
Из шарика вырвался легкий свист, но дерево, на которое было направлено его отверстие, продолжало стоять незыблемым и нетронутым. И свист прекратился.
— Что-о!! Чего-о!! — рявкнул рабфаковец, видя, что изобретатель медленно, зато верно, оседает к полу.
— Я… ничего… я… устал…
— Ах, ты устал!! Подними голову, чертова кишка!! Ну, живо, живо!.. Так, так, выше!..
Востров сделал попытку противостоять дурноте и верчению в глазах, но, не осиля ни того, ни другого, во второй раз окунулся в глубокий обморок.
…Опять пришлось рабфаковцу щекотать ему пятки, дуть в нос, разминать грудную клетку, тянуть за уши, щекотать под мышками… Одним словом, снова пришлось применить все известные ему средства — до 33-его включительно.
Дьякон сидел в соседней пещере, ни одним звуком не выдавая своего воскресения из мертвых; через трещину в стене он не только слушал, но и наблюдал за развертыванием драматического эпизода. Очнулся он еще тогда, когда «искатели детрюита» стояли над ним со скорбными минами. В пещере он окончательно пришел в себя, ощупал свои глубокие раны на конечностях и лице и прошипел с чувством, не сулящим ничего приятного никому, а в частности шакалам, к которым был адресован его змеиный шип:
— Ну, коврики, ну?.. Ну-ка, ну-ка, подождите…
Его раны, пока он лежал на свежем воздухе, под влиянием животворных лучей кавказского светила запеклись и затянулись толстой коркой, однако болели отчаянно.
— Уух, коврики… Будет же вам, предатели! — еще раз пригрозил он и потянулся рукой к плите, под которой у него хранилось сушеное мясо и вода.
Движение рукой доставило ему мучительное обострение болей, но он превозмог их, — напился и наелся. После этого заснул. Во сне увидел, что попал в ад, и черти саженными щипцами рвут ему тело, каленым железом прижигая раны… Острый запах серы; клокотание огненной жидкости в котлах; звук раздуваемых мехами костров, над которыми жарились грешники; вой и скрежет зубовный, — все это до того ярко врезалось в его обоняние и слух, что, проснувшись в холодном поту, он продолжал воочию обонять и слышать все атрибуты адской кухни.
Солнце садилось… Выли голодные шакалы, на ночь не получив подачки… В дьяконской пещере стояла густая темь, кроме одного места в стене, которое светилось красным изломом, — оттуда-то и доносились адские ароматы и остальные звуки. Дьякон попробовал ползком, в сидячем положении, добраться до трещины, но оказалось, что шакалы порвали ему и мягкие части…
Он налился гневом, как яблоко румянцем. Вой голодных шакалов его раздражал до остервенения.
— У-ух, коврики!.. У-ух, у-ух!.. — Ему не хватало слов для выражения своего гнева.
Но любопытство его было сильней гнева. Перевернувшись с громадным трудом на живот, он все-таки дополз до красного излома.
