Джонатан Мэйберри - Шерлок Холмс и гринбрайерский призрак
— Вы можете смеяться, сэр. Вы можете все смеяться, наверное, для вас это смешно. Молодая женщина умирает ужасной смертью, очень сильный человек задушил в ней жизнь, сломав ей шею. Кому-то это может показаться смешным, — смех в зале стих. — Моя дочь была хорошей девочкой, прожившей нелегкую жизнь. Да, она делала ошибки. Мистер Гримби был достаточно любезен, чтобы разобрать подробно каждую из них. Да, она родила ребенка вне брака, а ведь мы знаем, такие вещи немыслимы, такие вещи никогда ни с кем не происходят.
Ее горечь нагнетала атмосферу в зале заседания.
— Мистер Гримби проделал свою работу отлично, он уничтожил доброе имя моей дочери, одновременно опровергая малейшие доказательства вины Траута. Может быть, большинство из вас уже сделали выводы и решили освободить Траута Шу, — она сделала паузу и бросила взгляд на Холмса, и мне показалось, что она ему кивнула… или нет? — Закон не позволяет мне рассказать то, что я знаю о жизни мистера Шу и его делишках до того, как он появился в Гринбрайере. Поэтому я не стану говорить о нем. Мистер Гримби попросил меня рассказать, откуда я знаю о подробностях смерти дочери, и я вам расскажу. Я расскажу вам о том, как моя дорогая Зона приходила ко мне в течение четырех темных ночей. Как призрак приходила она в мою комнату и стояла у моей постели, как испуганный ребенок, который бежит к единственному человеку, любящему его безоговорочно и навсегда. В течение четырех ночей она приходила ко мне, и от нее веяло могильным холодом. Сам воздух вокруг меня, казалось, застывал и мое испуганное дыхание тревожило призрака. Да, мне было страшно. Жутко страшно. Я не суеверная женщина. Я не стучу по дереву и не бросаю соль в глаза дьяволу через левое плечо. Я жительница гор из округа Гринбрайер. Простая, практичная деревенская женщина. И все же я лежала в постели, окруженная ледяным воздухом, а рядом стояла тень моей убитой дочери.
Она говорила, а в зале воцарилась поистине могильная тишина.
— Каждую ночь она будила меня, а потом рассказывала снова и снова, как она умерла. И как она жила. Как она жила в эти последние месяцы, в качестве жены Эдуарда Траута Шу. Она рассказала мне про бесконечные побои из-за пустяков. Из-за его безумной ревности — например, когда она ответила поклоном на приветствие какого-то джентльмена. Он ловко выбирал, куда и как ударить так, чтобы не оставить никаких следов, которые могли быть видны выше воротника или ниже рукавов. Моя дочь жила в аду. В постоянном страхе, постоянном опасении обидеть этого агрессивного человека. А потом она рассказала мне, что произошло в тот страшный день. Траут Шу пришел домой на обед в компании кузнецов, и когда он обнаружил, что еда еще не готова, (ведь он пришел на два часа раньше, чем обычно), то разозлился и схватил ее за горло. Она рассказывала, что его глаза сверкали, как у чудовища, а его руки были твердыми и несгибаемыми, как железо, с которым он так много работал. Он не просто душил мою дочь, — он сломал ей шею. Когда я решилась заговорить, когда я осмелилась попросить ее показать мне, что сделали его руки, Зона повернула голову в сторону. Сначала я подумала, что она отвернулась от ужаса и стыда за то, что случилось… но она поворачивала голову влево, все дальше и дальше… Все дальше и дальше, пока голова, под хруст сломанных костей шеи, не повернулась вокруг своей оси. Если что-то может быть более ужасным, более неестественным, более страшным для человеческого сердца, не говоря уже о разбитом сердце скорбящей матери, то я не хочу знать, что это могло бы быть.
Она помолчала. Ее глаза блестели от слез, но в голосе ни разу не проскочили истеричные нотки, он даже не стал громче обычного. Это во сто крат усилило эффект ее слов. Любые рассуждения представили бы ее совершенно отчаявшейся, если вовсе не сумасшедшей, но теперь все в зале жадно ловили каждое ее слово. Даже Гримби, казалось, тоже замер, превратившись в слух. Я рискнул взглянуть на Шу, который выглядел — впервые — неуверенно.
— Я закричала, — сказала миссис Хистер. — Конечно, я закричала. А кто бы не закричал в такой ситуации? Ничто в жизни не подготовило меня к такому ужасному зрелищу. После той первой ночи я убеждала себя, что все было не более чем нервным сном, что такие вещи, как призраки, не существуют, и что моя Зона не может преследовать меня; но на вторую ночь она вернулась. И снова она молила меня услышать правду о том, что произошло, и снова она рассказала мне про чудовищное покушение. Я лишь благодарила Бога, что больше не повторялась демонстрация переломов ее бедной красивой шеи, — она сделала паузу и грустно улыбнулась заседателям. — Я умоляла мистера Престона позволить мне рассказать все это здесь, но бесполезно. Наверное, он боялся, что мои слова могли бы заставить вас смеяться надо мной. Я уверена, что мистер Гримби вызвал меня именно для этого. И все же я не слышу смеха и не вижу улыбок. Может быть потому, что вы, как и я, не видите ничего радостного в страшной и мучительной смерти ни в чем не повинной девочки. В любом случае, я получила возможность рассказать все, и за это я благодарю мистера Гримби и суд. По крайней мере теперь, какое бы решение каждый из вас не принял, моя дочь была услышана. Для меня этого уже достаточно.
Она посмотрела на Гримби, который, в свою очередь поглядел на присяжных заседателей. И увидел то же, что и я: двенадцать человек с увлажненными глазами и сурово сжатыми губами, а их напряженные скулы выдавали скрытую ярость.
Внезапно тяжелое молчание было нарушено. Шу вскочил на ноги и закричал:
— Эта женщина может рассказывать все, что хочет, но вы никогда не сможете доказать, что я сделал это!
Охранники толкнули его, усадив на место, а Холмс повернулся к нам с Престоном.
— Вы не находите интересной его фразу о том, что мы никогда не сможем «доказать», что он сделал это? Как вам кажется, это призыв невинного человека или вызов виновного?
И хотя он произнес он это вполголоса, но достаточно громко для того, чтобы быть услышанным каждым в этом небольшом, переполненном народом зале.
Часть девятая
Эта речь положила конец гринбрайерскому делу, а мы с Холмсом вскоре после этого покинули Западную Вирджинию и Америку. Эразмус Стриблинг Траут Шу был признан виновным судом присяжных, который вынес свой вердикт с поразительной быстротой. Судья с яростью и отвращением в глазах приговорил Шу к пожизненному заключению в тюрьме в Маундсвилле, где Шу и умер после трехгодичной болезни, которую врачи так и не смогли диагностировать. После его смерти мистер Престон прислал Холмсу заметку из люьисбургской газеты, в которой репортер пересказал слух, что Шу жаловался на ночную встречу с призраком, после которой он не мог спать. Его здоровье постепенно ухудшалось, и после смерти его похоронили в безымянной могиле тюремного кладбища. Насколько я знаю, никто не принимал участия в похоронах и не оплакивал его кончину.
