Александр Лонс - Игра в кости
Моя бывшая подруга была облачена в черный обтягивающий комбинезон напоминающий термобелье, одеваемое аквалангистами под гидрокостюм. Как это ни странно, но ее поведение не вызывало никакого удивления, только досаду и отвратительное ощущение безысходности. На втором стуле, таком же, что и подо мной, аккуратно висела легкая женская ветровка оранжево-рыжего цвета.
— Сама же говорила, что необходим друг, которому периодически надо изливать душу, — на что-то еще надеясь, сказал я. — Или я что-то не так понял?
— Друг, которому надо изливать душу, необходим. Но я никогда не говорила, что постоянный. Кстати, ты сам напросился, и в друзья, и в слушатели моих откровений, так что не жалуйся теперь. Ничего личного, повторяю, только работа. Этого требует мой бизнес. Да, я высоко ценю твою дружбу, поэтому ты ничего не почувствуешь, не будет никаких неприятных ощущений.
— За это — спасибо, — как мог саркастичнее сказал я. — Тогда о чем мы сейчас тут болтаем?
— Хочу убедиться, что ты нигде, ничего не спрятал, не сохранил каких-нибудь записей или улик против меня.
— Как убедиться? — мне уже не хотелось ничего говорить, но пока шел диалог, я старался поддерживать его до последнего, задавая всё новые и новые вопросы.
— Очень просто: ты мне сам всё сейчас расскажешь.
— А как удостоверишься, что не совру? Подключишь к детектору лжи? Вколешь «сыворотку правды»?
— Ну, видишь, какой ты молодец! Всё уже знаешь. Только теперь выражение «сыворотка правды» обычно не используется. Говорят просто — амитал или пентотал. Только не рассчитывай на «амиталовое интервью» — метод устарел, малоэффективен, позволяет скрывать данные, да и ты не советский диссидент. Эффективность этих препаратов невелика. Сейчас есть кое-что получше.
— Что, например?
— Много всего, но реально используется только два препарата. Вообще-то существует целая серия, что создавалась по заказу советской разведки в ходе «фармацевтической гонки» спецслужб. Препараты шли под кодовыми номерами, например — знаменитый эс-пе сто семнадцать — расшифровывается как «препарат специальный» с номером. Говорят, государственные службы применяют его до сих пор. Не знаю, может быть. Когда-то каждое использование этого вещества фиксировалось особыми процедурами и строжайшим учетом, но потом были утечки, предательства и кражи, поэтому сейчас как сами препараты, так и инструкции по их применению, доступны всякому, кто может хорошо заплатить. Нелегально, разумеется. Теперь ты скажешь то, что мне нужно и сделаешь всё то, что мне потребуется. Ты станешь, ненадолго, моим внешним жестким диском.
«Зачем она мне это говорит, причем именно сейчас? — нервически думал я тогда, — для чего это ей?»
— А если откажусь?
— Насмешил! Да кто тебя спрашивать-то будет? Знаешь, что такое Хикикомори? В переводе с японского это означает «замкнутый, нелюдимый человек», примерно так. Варианты зависят от личных особенностей, некоторые хикикомори находятся в изоляции годами, а в редких случаях — десятки лет. Хотя обычно они не имеют работы и живут за счет родственников, меня жизнь заставила адаптироваться и работу найти. Какую — сам знаешь. Иногда у всех нас включается такой режим, но для меня он стал образом жизни, к которому бессознательно стремилась с самого детства. Одиноким пауком я сидела в своей паутине и ждала удобного случая. Мне всегда было намного интереснее наедине с собой, чем в компании других. Потом я нашла тебя, и это в какой-то степени спасало. Ты был единственным исключением из общего правила. Ты слушал меня, а мне было интересно слушать тебя. Но вдвоем с тобой темы быстро иссякали. Даже Интернет, который сначала так увлек обольстительной и притягательной анонимностью, перестал быть таковым. Приходится следить за каждым своим словом, а я это ужас как не люблю. Хикикомори очень часто кончают самоубийством, как гласит неумолимая статистика. В последние пару лет я заметила, что снова ухожу в себя, моя болезнь начинает возвращаться. Кончать с собой я не собираюсь, зато могу слить всю негативную информацию на внешний носитель, а потом уничтожить. Избавиться таким образом.
— Носитель — это я? — спросил я напоследок. — Для этого тебе и потребовалось читать мне сейчас все эти лекции?
— Ты очень догадлив. Короче, извини…
Как бы хотелось тогда, чтобы «в этот момент, как только прозвучали её слова, дверь вылетела под ударами сапог, и в помещение ворвалось несколько омоновцев».
Но ничего подобного не случилось. Лена отшвырнула мокрое полотенце, что еще держала в руке, и профессионально размяла примотанную к подлокотнику мою руку. Найдя вену, аккуратно, не торопясь, ввела раствор из шприца. Последним отчетливым воспоминанием, похожим на галлюцинацию, был бегущий по руке огромный паук.
От места укола поползло легкое покалывание, щекотание, онемение распространившееся сначала по предплечью, потом по плечу, еще дальше… Помню, вдохнул раза два полной грудью и окружающее поплыло, а в голове все закружилось. Ненеожиданно я понял, что у меня отсутствует точка опоры в нравственном значении слова, мне мерещилось, что я, на самом деле, не я, а и есть та самая точка опоры, которой у меня нет. При этом всё вертелось и куда-то падало, причем от этого мне делалось безумно страшно, но ум понимал, что все прочие люди тоже точки, а раз так, то и они также куда-то падают вместе со мной. После такого понимания делалось легче. Наползала сильная волна положительных эмоций от осмысления факта, что одни точки вертятся вокруг тех, что обладают опорой, как колесо: в центе точка, опирающаяся спицами на обод, состоящий из бесчисленного множества точек. Осознавая это, я видел звуки, которые стали тише, и слышал краски окружающего мира, который растворялся в этих звуках и затухал. «Картинка» исчезла...
* * *
Мир будто кто-то включил. Сразу.
Сознание появилось, словно изображение на экране большого телевизора. Когда открылись глаза, и я увидел свет, показавшийся ослепительно-ярким, сразу понял — живу. Возникла безумная радость, что родился заново. Затем пришла мысль: наркоз не подействовал. Загрызла досада, что опять всё повторится, что не всё ещё закончилось, и что снова придется переживать последние минуты перехода в никуда. Потом пришло осознание прежней связанности по рукам и ногам, ощущение мутной и пустой головы.
Дико хотелось пить. Я попытался выругаться, но получилось лишь бессвязное бормотание. Язык не повиновался.
Помещение осталось тем же, только никто кроме меня в нем уже не находился. Ничего не изменилось, даже мокрое (или уже сухое?) полотенце валялось там же, куда его бросила Лена. Правда ее рыжая ветровка пропала.
