Евгений Дембский - Флэшбэк-2, или Ограбленный мир
Она застонала и на секунду отодвинулась; я вдохнул дарованный мне судьбой глоток воздуха, потом еще один, хрипя не хуже, чем хватающая воздух в пылу оргазма мастурбирующая Фиона. Постепенно ко мне возвращалась способность мыслить, временно подавленная жаждой кислорода. Я начал осознавать, что еще немного, и мой нос будет сломан о грудину девушки, но ничего не мог с этим поделать. К счастью, она начала подпрыгивать, услаждая подслушивающую аппаратуру целой гаммой стонов, а глаз камеры — спазматическими судорогами. Я подавил тошноту, опасаясь захлебнуться собственной рвотой. Сильный запах самки заполнил мои ноздри, лишенные возможности двигаться глазные яблоки начало жечь, затем жжение несколько ослабело, потому что из-под век хлынули слезы. Второй раз я заливался слезами из-за одной и той же женщины. Она громко вскрикнула, потом еще раз, тише, словно притворяясь собственным эхом, покачнулась и упала лицом мне на плечо. Минуту или даже больше она успокаивалась, не шевелясь и дыша все тише. Мое дыхание уже успело вернуться в норму и Снова начало учащаться, на этот раз из-за душившей меня ненависти. Фиона сползла с моего бедра и, упав на пол, прижалась щекой к моему колену, а руку ласково положила мне на гениталии.
— А ты ничего, бедняжка… — тихо сказала она. — Сейчас сможешь двигаться, все вспомнишь… — Она подняла голову и посмотрела мне в глаза; я видел это, несмотря на то, что взгляд мой был направлен в стену. — Хотя бы так, верно?
Она поднялась и встала так, чтобы я ее видел. Глаза ее блестели, на потном лице мерцали светлячки — отражение падавшего с потолка света. Некоторое время она смотрела на меня, затем начала одеваться. По моей спине пробежала дрожь, и я понял, что оцепенение подходит к концу, но не шевелился, молясь о том, чтобы паралич прошел, прежде чем Фиона оденется. Однако время она рассчитала идеально — как раз в тот момент, когда я ощутил зуд в пальцах и набирал в грудь воздуха, чтобы на нее наброситься, она молниеносно наклонилась, ударила ребром ладони по тросику наручников, который в одно мгновение сократился до десяти сантиметров, а потом, выпрямившись, пнула — ведьма! — такой же тросик инерциалов на ногах. Теперь я мог лишь броситься головой вперед, но даже сквозь пурпурную мглу охватившего меня бешенства я видел пульсирующую перед глазами надпись: «Бессмысленно». Примирившись, я мысленно пообещал отомстить ей в будущем и презрительно усмехнулся.
— Тебе уже лучше, правда, котик? — зачирикала она, но подобная болтовня никогда не производила на меня впечатления. Я сам был мастером поиздеваться над беззащитными. — Будешь меня всю ночь вспоминать, да?
— Что вспоминать-то?
— О, не притворяйся! — Она с трудом натянула на себя стягивающую грудь блузку и вторую, верхнюю. — Здорово было, — сказала она тоном, которым обычно доверяют тайну. — Могу даже сказать, что я никогда еще так в жизни не оттягивалась. Хотя… — она застегнула брюки и отошла на полшага, — должна тебе признаться, что я каждый раз так считаю.
Каждый раз мне кажется, будто он был самым лучшим. Понимаешь? Я не ответил.
— Я обожаю развлекаться с теми, кто, как пишут в тупых книжках, помечен знаком смерти. Это…
Она развела руками, не в силах подобрать подходящее слово.
— Ненормально, — закончил я. — Все просто. Большинство людей со временем из подобного вырастает, но у некоторых есть какой-нибудь недостаток, и это им мешает. Это извращение, некрофилия.
Она захихикала. Происходящее явно доставляло ей удовольствие. Я понял, что у нее надо мной преимущество, что все сказанное мной она воспринимает, впрочем справедливо, как бессильные попытки отыграться. Я решил заткнуться, впервые в жизни по-настоящему, и не давать ей больше повода для радости.
— Говори, говори… Меня это расслабляет… — сказала она.
— Ни одна женщина не любит, когда мужчина, сделав свое дело, отворачивается к стене, даже если это труп.
Я достал сигареты и пошарил в кармане в поисках зажигалки, уверенный, что она вырвет у меня из рук и то и другое, но, видимо, она понимала, что выдаст собственное бессилие, и удержалась. Задрав голову и не обращая на меня никакого внимания, она повертела ею из стороны в сторону, вздыхая и бормоча: «Какое наслаждение, никогда не забуду», затем провела рукой по груди. Соски были заметны даже сквозь обтягивающие слои ткани. Я закурил и выпустил облако дыма, отвернувшись к стене.
— А может, и в самом деле, это был самый лучший раз? — проговорила она. — Ты неплохо сложен, широкие бедра, крепкая грудь… Жаль…
Она повернулась и вышла. Осторожно растянув обе пары браслетов, я снова улегся на топчан. От меня несло сексом, но, если даже в камере и была бы ванная, я не видел возможности принять душ, не снимая одежды. Я с удивлением отметил, что эта глупая мысль успокоила меня и помогла расслабиться. Я выкурил сигарету, анализируя полученную от Фионы информацию. Из нее следовало, что меня намеревались убрать, она не сказала лишь, когда это произойдет. Может, она забежала ко мне за четверть часа до казни, может, за несколько часов? Может, они удовлетворятся выстрелом, а может, эта извращенка потребует обезглавливания или медленного потрошения под местным наркозом. Я постарался изменить ход мыслей, иначе сам выдумал бы для себя невероятно чудовищную смерть, и выплюнул начинавший тлеть фильтр.
Я позволил себе предположить, что они не убьют меня без хотя бы короткой беседы с шефом. Люди, уверенные в том, что жертва не может им ничего сделать, должны, просто должны посмотреть ей перед смертью в глаза. Может, им нужно, чтобы перепуганная, сломленная психически жертва начала бросать оскорбления в лицо палачу, что позволит ему найти хоть какое-то оправдание для своих действий? Как бы там ни было, без последней встречи не обходится почти никогда. Является ли это для меня благоприятным обстоятельством? Да, других просто нет.
На всякий случай если я все же ошибся, и мне не дано с кем-то поговорить и найти в этом разговоре для себя шанс, я решил не спать в эту ночь. Неплохо было бы как-то подытожить собственную жизнь, после себя всегда следует оставлять порядок, а здесь и сейчас я не мог рассчитывать на чью-либо помощь. Особенно если учесть, что я решил навести порядок и в собственных мыслях. А в этом мне уж точно никто помочь не мог.
* * *Когда Брок появился в камере, у меня оставалось три сигареты.
— Пить хочу, — сказал я вместо приветствия.
Он постоял две секунды неподвижно, затем подошел к стене и коснулся ее. Часть стены отошла в сторону, открыв нишу. Подойдя к ней, я увидел тонкую трубку с краном. Сунув в нишу руки, я смыл с них память о Фионе, затем просто собственный пот и запах сигарет и, наконец, набрал в ладони воды и напился. У меня забурчало в животе.
