Илья Некрасов - Град на холме
Я посмотрел себе за спину. Позади висела голограмма, карта мира, с нанесёнными на неё ареалами распространения гаплогрупп. Границы зон приблизительно соответствовали разным цивилизациям и историческим эпохам.
– Таким образом, что мы видим? Следы масштабного завоевания и ошибочного копирования хроник? Нет. Если Библию и меняли, то осторожно. Даже упоминания о снеге побоялись убрать. В лучшем случае получилось приглушить их. Мой оппонент предпринял попытку укоротить историю, поскольку только это может привести к получению картины линейного прогресса… Убеждён, что это неправильно. Ведь получается, что «подправленная», спрямлённая история обедняет нас. Такая история логичнее и беднее одновременно. Соглашаясь с ней, мы крадём у самих себя… Давайте не забывать, что мы обсуждаем историю человеческого общества, а люди глубоко иррациональны и отвергают линейность на уровне неосознанного… Степень логичности доводов тут не при чём. Люди просто не принимают их, и всё… Лично я не нахожу в петлях истории ничего пугающего. Повторяющиеся события – это то, что нас объединяет на каком-то незримом уровне. Из эпохи в эпоху воспроизводится одна и та же структура событий. Если хотите, это похоже на производство компьютерных программ. Все знают, что программы просто копируются, сохраняя полную идентичность друг другу. При этом нельзя сказать, какая из программ была самой первой. Да и не имеет смысла такой вопрос. Все программы настоящие и подлинные. Все события имели место, как одно незримое целое. Можно привести и другой пример… Допустим, вы засыпаете, и ваше сознание угасает. В течение долгого времени, около восьми часов, его нет. Тогда кто просыпается наутро – вы или некто другой? Некто, полагающий, что у него было собственное вчера? «Конечно, я», – ответите вы. И будете правы. Проснётесь именно вы. Ваша личность. Неуловимое. Душа… Я полагаю, что не следует искусственным путём добиваться кажущейся логичности истории. Цивилизации развивались обособленно, слабо пересекались, следовали параллельно друг другу. Невозможно разместить их на одной линии прогресса. Потому что её нет. Прогресса нет. Нельзя сказать, что «та» цивилизация была прогрессивнее «той»… Нет непрерывной линии, которая могла бы судить их… Подумайте сами: мы, историки, имеем дело со всполохами, с бликами в темноте. Это как раскаты молний, скрытых за плотными тучами… Единственная допустимая оценка – с точки зрения… эстетической. Можно смотреть на них как на картины художника, забыв о шаблонах…
Я говорил что-то ещё. А зал молчал, слушая слова, которые будто гипнотизировали сидящих в нём. Молчал и мой разум. После прочтения доклада в голове не осталось мыслей. Только неясное ощущение… Потерянности или чего-то подобного. Трудно сказать… Не знаю.
Я не мог разобраться с тем, что поселилось в опустевшей голове.
– Мы не успели пригласить вас, – прошептал мне в ухо ведущий.
Он указывал рукой на пустующее место в президиуме.
– Спасибо. Нет, – ответил я, нутром чувствуя, что лучше сразу уйти, и не отвечать на вопросы из зала. – У меня… голова кругом идёт, – ответил я, практически не соврав.
– Мне бы хотелось задать вопрос, – произнёс один из сидящих в президиуме.
– М-м, да, – я пытался разглядеть его лицо, но из-за света софитов это было трудновато.
– Вот на ваш взгляд… какой может быть роль движения историков в… формировании приоритетов общества? Как мы можем повлиять на механизм принятия решений?
Я вздохнул, собираясь с мыслями. Нужно было что-то ответить. Неопределённое, что может сойти за глубокую мысль. Пусть трактуют её как угодно. Пусть каждый найдёт в ней нечто своё… Тогда нужно начинать издалека.
– По долгу службы… – я едва не проговорился, – мне нужно сверяться с разными каталогами. Пользоваться удалённой связью и облачной средой, цифровыми трассами данных.
Я оглядел зал. Показалось, что меня внимательно слушают, и что сейчас произнесены слова, которые сидят в голове каждого. Слова без особого смысла, но именно те, что волновали всех.
– И мне довелось наблюдать… изменение имитационной среды, электронного Парижа-3… – Я сглотнул, вновь оценивая состояние зрителей.
Пока что ошибок не было. Я произносил правильные слова.
– … который создаётся параллельно реальному.
Я посмотрел на президиум и увидел те же напряжённые, ждущие взгляды. Пара человек, в том числе модератор, кивнули, явно поддерживая меня. Теперь стало ясно, какие слова произносить.
– Мне довелось смотреть на то, как прорисовывается картина города. И я заметил, что в имитации не так… В ней стали попадаться люди… одновременно с маловажными деталями второго плана… Люди показались в одном ряду с мелкими деталями.
Снова пауза. Зал молчал. Значит, всё хорошо. Это правильные слова.
– Постепенно я понял, в чём дело.
Пауза.
– Эти люди… фантомы. Набор цифр. Строчка не самого длинного кода. Один, ноль, один, ноль… Её трудно отличить от строчки, которая кодирует робота, кофемат, автомобиль, кондиционер… или другую деталь. Она даже походит на строчку, которая обозначает дождь или туман.
В этот момент я перестал задумываться над тем, что говорю. Нужные слова приходили легко. Сами собой.
– Для компьютера это вещи одного порядка. Из одного ряда. Люди, автоматы, роботы, вещи… Ему плевать… Можно стереть одну строчку и заменить другой.
Я смотрел не на людей в зале, а просто перед собой.
– Без живых традиций, передающихся от человека к человеку, мы превращаемся в нечто слишком примитивное… Мы лишаемся того, что делает нас людьми… Это трудно выразить словами, но я надеюсь, что меня поняли. Мы должны сделать так, чтобы… чтобы… – я замолчал, не в силах подобрать следующую фразу.
Ведущий, правильно оценив моё состояние, решил спасти меня и прикрыть от дальнейших вопросов:
– Большое спасибо. Полагаю, в кулуарах, в рабочем порядке, можно обсудить интересующие моменты. Спасибо. Поблагодарим докладчика!
– Спасибо, – кивнул я и поспешил удалиться со сцены. Доклад странным образом повлиял на меня. Я растерялся. Сказал то, чего никогда бы не подумал говорить. Я ощущал себя по-новому: одним из них, противником поумневших машин, что строят собственный мир. Это был я и не я. Некто другой, проснувшийся внутри. Захотелось уйти отсюда, из этой почти готовой секты. Но мне удалось взять себя в руки и вернуться на место в зале.
В конце концов, ко мне… то есть к Эрасмуссену… мог кто-то подойти. Если нет, то от меня не убежал бы ведущий.
Когда я опустился в кресло, то понял, что меня провожали аплодисментами. Настоящими, долгими. До меня дошёл этот звук. Он смолк только, когда ведущий начал объявлять следующий доклад.
