Нил Гейман - Сыновья Ананси
Приземлившиеся фламинго окружали его. Те, что были в воздухе, пикировали на него. Он вытянул над головой куртку и воздушно-десантные фламинго начали ее атаковать. Как будто кто-то стреляет в тебя из пушки цыплятами. Он зашатался и присел. Так одурачь их, придурок.
Паук вскочил и начал пробираться сквозь океан крыльев и клювов к окну, которое превратилось в открытую пасть с зазубренными осколками.
– Глупые птицы, – весело сказал он. И запрыгнул на подоконник.
Фламинго не славятся острым умом и способностью решать задачи. Если вороне дать моток проволоки и бутылку с чем-то съестным внутри, она, вероятно, использует проволоку, чтобы добраться до еды. Фламинго же попытается сожрать проволоку, если она похожа на креветку, а даже если не похожа – просто на тот случай, если это новый вид креветки. Так что если человек, стоявший на карнизе, и выглядел слегка дымчатым и иллюзорным, фламинго этого не заметили. Они посмотрели на него безумными розовыми глазами кроликов-убийц и ринулись к подоконнику.
Человек бросился с окна в водяную пыль водопада, и тысячи фламинго бросились за ним. Многие из них, учитывая разбег, который нужен фламинго, чтобы оторваться от земли, камнем упали вниз.
Вскоре в спальне остались только раненые или мертвые фламинго: те, кто разбивал собой окна, те, кто врезался в стены, те, кого раздавили другие фламинго. Те из них, что были еще живы, видели, как дверь спальни открылась – очевидно, сама по себе – и закрылась, но поскольку они были фламинго, не стали об этом задумываться.
Паук стоял в коридоре квартиры Толстяка Чарли и пытался отдышаться. Он сосредоточился на том, чтобы позволить спальне перестать существовать, хоть этого ему совсем не хотелось, ведь он невероятно гордился звуком в своей системе и к тому же хранил там свои вещи.
Впрочем, вещи – дело наживное.
Если ты Паук, тебе следует лишь попросить.
* * *Мать Рози была не из тех, кто злорадствует вслух, поэтому когда Рози разрыдалась на диване от Чиппендейла, ее мать воздержалась от ликующих возгласов, пения или исполнения маленького победного танца и цыганочки с выходом. Впрочем, внимательный наблюдатель мог заметить в ее глазах искру триумфа.
Она дала Рози большой стакан витаминизированной воды со льдом и выслушала слезливую литанию о разбитом сердце. К концу рассказа искра триумфа в ее глазах сменилась подобием растерянности, а голова начала кружиться.
– Так значит, Толстяк Чарли – вовсе не Толстяк Чарли, – сказала мать Рози.
– Да. То есть нет. Толстяк Чарли это Толстяк Чарли, но всю последнюю неделю я встречалась с его братом.
– Они близнецы?
– Нет. Я даже не думаю, что они похожи. Не знаю, я так запуталась!
– И с которым из них ты рассталась?
Рози высморкалась.
– С Пауком. Это брат Толстяка Чарли.
– Но с ним ты не была помолвлена.
– Нет. Только думала, что была. Я же думала, он – Толстяк Чарли.
– Значит, с Толстяком Чарли ты тоже порвала?
– Вроде того. Только я ему еще не сказала.
– А он, он знал об этом, об этой истории с братом? Может, это сговор злодеев-извращенцев против моей бедной девочки?
– Не думаю. Но какая разница, я не могу за него выйти!
– Да, – согласилась ее мать. – Определенно не можешь. Вообще.
В душе она уже плясала победную джигу и закатила пышный, но со вкусом, праздничный фейерверк.
– Мы найдем тебе хорошего парня. Не переживай. Этот Толстяк Чарли. От таких добра не жди. Я это сразу поняла, как только его увидела. Он съел мое восковое яблоко. Я знала, от него одни неприятности. Где он сейчас?
– Я точно не знаю. Паук сказал, его, кажется, увезла полиция, – сказала Рози.
– Ха! – сказала ее мать. И петард стало значительно больше, как на Новый год. И еще она мысленно принесла в жертву дюжину упитанных черных бычков. Вслух же она сказала: – По мне, так, вероятно, он уже в тюрьме. Там ему самое место. Я всегда говорила, что он плохо кончит.
Рози расплакалась еще горше, чем прежде, если это, конечно, возможно. Она достала стопочку бумажных платочков и невероятно громко высморкалась. Отважно сглотнула. Потом поплакала еще. Мать поглаживала тыльную сторону руки Рози так ободряюще, как только могла.
– Конечно, ты не можешь выйти за него, – сказала она. – Ты не можешь выйти за уголовника. Но если он в тюрьме, помолвку разорвать проще простого. – Призрак улыбки появился в уголках ее губ, когда она сказала: – Я могла бы сама ему позвонить. Или проведать его в день посещений и сказать, что он мерзкий жулик, и ты не хочешь даже слышать о нем. Также мы могли бы получить судебный запрет[57], – с воодушевлением предложила она.
– Я, я не из-за этого не могу выйти за Толстяка Чарли, – сказала Рози.
– Не из-за этого? – переспросила ее мать, приподняв идеально нарисованную бровь.
– Нет, – сказала Рози. – Я не могу выйти за Толстяка Чарли, потому что я его не люблю.
– Конечно не любишь. Я всегда это знала. Это было детское увлечение, но теперь-то ты видишь…
– Я влюблена, – продолжала Рози, будто ее мать ничего и не говорила, – в Паука. Его брата.
По лицу матери словно пронесся рой ос, прибывших на пикник.
– Все в порядке, – заверила Рози. – За него я тоже не собираюсь. Я сказала, что больше не хочу его видеть.
Мать Рози поджала губы.
– Не стану притворяться, что хоть что-нибудь понимаю, – сказала она, – но и плохими эти новости не назовешь.
Шестеренки в ее голове сместились, их зубцы сцепились меж собой новым, неожиданным образом: храповики захрапели, трещотки затрещали.
– Знаешь, – сказала она, – что сейчас для тебя самое лучшее? Как насчет небольшого отдыха? Я с удовольствием его оплачу. В конце концов, деньги, что я откладывала на свадьбу…
Кажется, это были неправильные слова. Рози снова зарыдала в свои платочки.
Ее мать продолжала:
– В любом случае, за мой счет. Я знаю, отпуск ты еще не отгуляла. Да и работы, как ты говорила, сейчас почти нет. В такое время девушке необходимо отвлечься от всего и просто расслабиться.
Рози подумала, что все эти годы недооценивала мать. Она шмыгнула носом, сглотнула и сказала:
– Это было бы здорово.
– Значит, договорились, – сказала ее мать. – А я поеду с тобой, чтобы позаботиться о моей крошке.
А мысленно, под грандиозный финал фейерверк-шоу, добавила: и о том, чтобы моя крошка встречалась только с правильными мужчинами.
– И куда мы поедем? – спросила Рози.
– Мы поедем, – сказала ее мать, – в круиз.
* * *В наручники Толстяка Чарли не заковали. Это было хорошо. Все остальное было плохо, но зато он был не в наручниках. Жизнь превратилась в неразборчивое пятно, в котором можно было различить несколько слишком четких деталей: вот дежурный сержант чешет нос и со вздохом произносит: «Шестая камера свободна». Вот его ведут через зеленую дверь, а дальше – запах камер, вызывающая спазмы вонь, какой он прежде не слышал, сразу ставшая ужасно привычной: парализующий дыхание запах вчерашней блевотины, дезинфектанта, курева, несвежих одеял, несмытых туалетов и отчаяния. Это был запах дна, именно на дне Толстяк Чарли в конечном счете и оказался.
