Майк Резник - Слон Килиманджаро
— Меня поражает другое. Вы действительно так живете.
— Я следую всем ритуалам, которые не противоречат местным законам, — ответил он. — То есть я не режу коз и не предсказываю будущее по их внутренностям. Я также не доказал, что стал мужчиной, потому что не убил копьем ни одного льва.
— Это неудивительно. Последний лев умер в две тысячи восемьдесят восьмом году Нашей эры.
— Да, конечно, вы же ведущий эксперт «Уилфорда Брэкстона»! — Он хохотнул.
— Масаи мерили свое богатство числом принадлежащего им скота. Но я вижу лишь голограмму пустой саванны. Куда подевались все коровы и козы?
— Дело в том, что скот у меня настоящий, мистер Роджас, — ответил Мандака. — Мне принадлежат большие стада на четырнадцати планетах. И состояние я сколотил на мясе, шкурах и молоке.
— Как я понимаю, и остальные комнаты вашей квартиры… напоминают о давно ушедших днях.
— Кроме моего кабинета, из которого я контролирую покупку и продажу скота.
Я задумался, как бы потактичнее задать следующий вопрос, но не нашел нужных слов. И спросил в лоб:
— Вы не находите, что отсутствие современных удобств не есть благо?
— Я нахожу, что для меня такой дом — необходимость, — серьезно ответил он. — Когда я уйду, не останется никого, кто будет помнить наши традиции. Мы — гордый народ, мистер Роджас. Мы обходили ловушки западной цивилизации и после того, как европейцы ассимилировали все остальные племена. Мы жили в гармонии с окружающей нас природой, мы ни у кого не просили милости, но и никому ее не подавали. Мы хотели только одного: чтобы нам позволили жить, как мы жили всегда… — Он замолчал, глубоко задумавшись, потом продолжил. — Знаете, мистер Роджас, мы никогда не забивали наш скот для еды, только смешивали их кровь с молоком.
— Весь ваш народ жил на молоке с кровью? — изумленно спросил я.
— Главным образом. — Он уставился в какую-то точку пространства и времени, и мерцание костра отбрасывало странные тени на его темное лицо. — Когда-то мы были великим народом. Наших elmorani, молодых воинов, боялись все, кто их видел, женщин защищали все наши воины, а наши земли считались самыми плодородными во всей Восточной Африке. Мы говорили на своем языке, с презрением отметая суахили и английский. — Он посмотрел на меня, печально улыбнулся. — А потом пришел черед перемен, столь неспешных, что поначалу мы ничего не заметили. Мы проиграли сражение с лумбва. Нанди сумели дать нам отпор. Наша молодежь стала носить рубашки и шорты. Когда мы заболевали, то шли в больницу, а не к мундумугу. Не успели мы оглянуться, как многие из нас говорили уже на суахили и мы начали выпрашивать шиллинги у туристов за право сфотографироваться с нами. И при этом нас стало гораздо больше, чем во времена былого величия.
Он вздохнул и продолжил, словно забыв о моем присутствии:
— Потом пришла пора независимости, и англичане отдали страны таким людям, как Кениата и Ньерере. Когда человек достиг звезд, он колонизировал Новую Кению, Уганду II, Ньерере, но масаи остались на Земле, без земель, без скота, без собственного языка. — Он помолчал, словно возвращаясь из прошлого в настоящее. — А теперь остался только я, мистер Роджас. Я один могу искупить грехи моего народа.
— Как?
— Я должен кое-что сделать, и, кроме меня, сделать это некому.
— Поэтому вам и потребовались бивни? Он кивнул:
— Поэтому мне и потребовались бивни.
— Как могут бивни искупить грехи вашего народа, спасти его?
— Я вам скажу, мистер Роджас, когда вы найдете бивни и они станут моими.
— Ловлю вас на слове.
— Я очень надеюсь, что мне удастся выполнить данное вам обещание.
— Удастся, — уверенно заявил я. — Даже сейчас, пока мы беседуем, компьютер ищет бивни.
— Я знаю. — Он глубоко вздохнул. — Вы и представить себе не можете, сколь они важны для меня. Я не женюсь, у меня не будет детей. Если я не спасу мой народ, его уже никто не спасет.
— А почему вы не женитесь? — спросил я. — Я знаю, что масаи крали женщин у других племен, так что чистокровного масаи просто не найти.
— С двадцать четвертого столетия Нашей эры масаи не женятся вне племени. Во всяком случае, не должны. Быть может, кое-кто нарушал закон и брал жену из другого племени или народа.
— Но никто из них не попадал в ситуацию, когда женщин-масаи просто не было. Последнему масаи нельзя руководствоваться этим правилом.
— Не в этом дело, мистер Роджас.
— Тогда я повторю вопрос: почему вы не можете жениться?
— Потому что я не мужчина. Я недоуменно воззрился на него.
— Не понял.
— Ни один мальчик-масаи не становится мужчиной, elmoran, пока его не обрежут. Он не может занять место среди равных, не может давать совет старшим, не может жениться. — Он помолчал. — Меня так и не обрезали, мистер Роджас. По закону моего народа я все еще мальчик.
— Обрезание — очень простая операция. Ее может сделать любой врач.
— Это невозможно.
— Тогда почему вас не обрезали, чтобы вы могли жениться и вести нормальную жизнь?
— Я скажу вам, когда вы найдете бивни. Но я уже говорил, что не судьба мне жениться и заводить детей. Я очень сожалею об этом, мне хотелось бы иметь большую семью, но я вынужден избрать другую тропу.
— Какую же?
Он долго смотрел на меня, и, пожалуй, впервые на его лице отразились чувства.
— Более ужасную, чем вы можете себе представить, мистер Роджас.
Маска бесстрастного масаи заняла привычное место, и он предложил мне выпить молока. Я догадался, что такое случалось с ним крайне редко, если вообще случалось, поэтому взял бурдюк в руки.
Прежде чем выпить, заглянул в его темное чрево.
— Пейте спокойно, мистер Роджас. — Мандака усмехнулся. — Крови там нет.
Я глотнул молока, которого не пил с детства, вернул ему бурдюк.
— Спасибо, что разделили его со мной, — искренне поблагодарил его я.
— Молока у меня много, да вот пить его не с кем. — Он пожал плечами. Поднялся. — Пойдемте со мной, мистер Роджас. Я покажу вам остальные комнаты. Другого дома масаи уже не будет, так что вы сможете утолить свое любопытство.
Я встал и последовал за ним, инстинктивно склонив голову, чтобы не удариться головой о воображаемый дверной косяк, и мгновением спустя оказался в другом помещении, размерами побольше.
Украшали его головные уборы из львиного меха, около каждого стояло копье. Аккуратные ярлычки указывали имя владельца головного убора и копья.
— Да у вас тут музей, — восхитился я.
— Такой коллекции нет ни в одном музее, — ответил он с ноткой гордости в голосе. — Вот этот головной убор принадлежал Нельону, в честь которого назвали один из горных пиков.
Несколько минут он рассказывал мне историю каждого головного убора и копья, лицо его оживилось. Такое случалось с ним, лишь когда речь заходила о бивнях. Наконец мы подошли к последнему из головных уборов, самому непритязательному, из сухой травы.
