Сакс Ромер - Возвращение доктора Фу Манчи
Там я услышал его шепот:
— У вас не трясутся руки? Учтите, что, вполне возможно, придется стрелять.
А я почему-то в этот момент вспомнил свою прекрасную черноглазую Карамани, которую похитило у меня это исчадие китайских спецслужб.
— Не беспокойтесь. Не подведу. Я…
Слова замерли у меня на языке.
Есть вещи, которые человек стремится во что бы то ни стало забыть. Но моя беда в том, что я до самой смерти буду помнить то, что в этот момент испытал. Это был леденящий ужас, хоть вызвал его «всего-навсего» человеческий стон. Но какой!
Смит резко и шумно выдохнул:
— Это — Элтем! Его пытают…
— Нет! Нет! — раздался в этот же момент истошный женский крик, от которого у меня сердце оборвалось. — Только не это!
Раздался характерный звук удара, за ним — шум борьбы. Хлопнула дверь, и послышались шаги по направлению к нам. К ним прибавился звук сдерживаемых рыданий. Дверь распахнулась, и в мерцающем свете перед нами предстала Карамани. Так как комната была абсолютно пустой, скрыться от нее возможности не представлялось. Впрочем, этого и не потребовалось. Едва девушка переступила порог, Смит обхватил ее одной рукой за талию, а другой зажал рот. В тот же миг мы втащили ее в комнату и захлопнули дверь. Я почувствовал знакомый тонкий аромат ее духов, который всегда ассоциировался у меня с восточной негой, вызывая острый приступ тоски. Увы, прошлого не вернешь…
Смит велел взять у него фонарик. Я сделал это и совершенно машинально направил его на нашу пленницу. На ней были беленькая блузка и голубая юбка. Неудивительно, что в этом элегантном и простом костюме Элтем принял ее за француженку. Единственным признаком восточной роскоши была рубиновая брошь в вырезе блузки, которая волшебно сочеталась с ее прекрасной бархатной кожей. Сердце у меня заныло. Ее глаза, ставшие в этот момент огромными от ужаса, я буду помнить до могилы.
А Смит тем временем продолжал командовать. Велел достать у него из правого кармана веревку и связать ее великолепные точеные запястья. Девушка не сопротивлялась.
— Вяжите как следует, — продолжал свирепствовать Смит.
Я вспыхнул, так как сразу понял, что он имеет в виду. Но, право, никогда еще истинный джентльмен не занимался таким недостойным делом. Наконец я ее связал, осветив напоследок еще раз фонариком.
Смит перестал зажимать ей рот, но не отпустил. Она же смотрела на меня, будто не узнавая. Впрочем, на какое-то мгновение лицо ее вспыхнуло, но сразу же побледнело снова.
— Теперь нужен кляп…
— Смит, я не могу этого сделать!
Она взглянула на Смита с мольбой. Ее глаза наполнились слезами. Она прошептала:
— Умоляю, не будьте так жестоки со мной.
То, как она говорила, ее неповторимый мягкий акцент всегда переворачивали мне душу.
— Господи, как все вы жестоки со мной. Поверьте, клянусь вам, я буду молчать. Я не сделаю ничего, что вам может помешать спасти своего друга. Но и вы меня пожалейте…
— Карамани, — отвечал я ей, — однажды мы уже тебе поверили. А сейчас — увы! — не можем.
Она вздрогнула:
— Вы знаете мое имя? Но ведь мы никогда не встречались…
— Посмотри, запирается ли дверь? — грубо оборвал нас Смит.
Загипнотизированный искренностью, сквозящей в словах нашей пленницы, я приоткрыл дверь, пошарил рукой и обнаружил торчащий из замочной скважины ключ. Смит тщательно запер дверь, и тихо-тихо, буквально на цыпочках мы двинулись обследовать сумрачные апартаменты.
Под дверью слева в конце коридора была яркая полоска света. Из освещенной комнаты раздавался голос. Мы прислушались.
Так и есть. Кто хоть раз слышал этот гортанный голос вперемежку со зловещим шипением, тот его ни с каким другим не спутает.
Говорил доктор Фу Манчи!
— Мне необходимо знать, — доносилось все более отчетливо, так как Смит начал медленно открывать дверь, — имя вашего корреспондента в Наньяне. Я предполагаю, что это может быть мандарин Ен Сун Ят, но вы не хотите этого подтвердить. — Смит тем временем приоткрыл дверь на целых три дюйма и мог уже не только слушать, но и наблюдать. — Тем не менее я знаю твердо, что кто-то из наших высокопоставленных чиновников — предатель. Если вы по-прежнему будете молчать, нам снова придется прибегнуть к допросу с пристрастием.
Когда он произнес это «с пристрастием» в своей неподражаемой манере, у меня мороз пошел по коже. Подумать только! На дворе двадцатый век, а в этой проклятой комнате…
Смит распахнул дверь настежь. Я сквозь пелену ужаса увидел Элтема. Он был раздет до пояса, связан и подвешен к потолку за руки. За спиной его стоял китаец в потрепанном голубом костюме и с ножом в руке. Элтем был мертвенно бледен. В первый момент я не мог понять, что у него с грудью. Затем сообразил, что это что-то вроде жакета из проволочной сетки, который стянул его так плотно, что тело вылезало из ячеек. Под ним была кровавая лужа…
— Дьявол! — заорал Смит. — Они пытают его проволочным жакетом. Стреляйте же, Петри! Стреляйте в проклятого китаезу!
Кошачьим прыжком человек с ножом бросился в сторону, но я поднял браунинг и с холодным расчетом, чего сам от себя не ожидал, всадил ему пулю в голову. Я увидел, как закатились его глаза. Увидел дырку от пули, прошедшей точнехонько меж бровей. Даже не вскрикнув, он рухнул на колени, потом упал ничком, вытянув руку вперед и жутко скрежеща зубами в агонии. Его косичка извивалась по полу, как змея.
Ко мне полностью вернулось самообладание. Передав пистолет Смиту, я бросился вперед, схватил с пола окровавленный нож и двумя движениями перерезал веревки, на которых висел Элтем. Он рухнул мне на руки, еле слышно причитая:
— Хвала Господу… Он милостив ко мне больше, чем я того заслуживаю… Петри, снимите с меня сетку… Я уже был близок к тому, чтобы сдаться. Хвала Господу… Он послал мне силы…
Я расслабил, как только было можно, тиски «жакета», но пытаться снять его с Элтема было рискованно: он мог не перенести боли, несмотря на все свое мужество и выносливость. Когда я укладывал его на пол, он от боли потерял сознание.
— Где же Фу Манчи?
В тоне Найланда Смита слышалось беспредельное удивление.
Я поднялся на ноги — все равно в этот момент от меня было мало проку бедному священнику — и огляделся. В комнате не было ничего похожего на мебель. Лишь куча мусора на полу, да керосиновая лампа висела на стене. Дверь была одна, единственное окно заделано решеткой. Однако же мы слышали голос зловещего доктора, который не перепутаешь ни с чьим другим.
Голос существовал отдельно от своего хозяина. Бред какой-то. Но мы-то были в здравом уме. Понимали, где находимся, что перед нами лежит убитый китаец-палач, а рядом с ним — в глубоком обмороке его жертва.
