Анатолий Жаренов - Парадокс Великого Пта. Фантастический роман
— Не стоит усложнять, — откликнулся Ромашов.
Он плохо слушал старика. Лениво переставляя фигуры, гадал: пройдет сегодня библиотекарша мимо окна или не пройдет? Если пройдет, то он познакомится с ней. Правда, Ромашов знал, что она не могла не пройти; девушка ежедневно возвращалась с работы одной и той же дорогой. Но ему нравилось загадывать.
— Не стоит усложнять, — повторил он.
И подумал, что сам он тоже любит чрезмерно усложнять. Зашел бы в библиотеку и познакомился. Что его останавливает? Чего он ждет?
Красное пальто промелькнуло за окном. «Дурак», — подумал Ромашов и отвернулся. Мухортов, собирая фигуры, бормотал:
— Амбруаз Паре в свое время написал «Трактат о ядах». Очень, скажу я вам, полезная книга была. Короли и герцоги читали ее запоем. А что может аптекарь сочинить сейчас? Выдумать универсальную приманку для рыбы? Почему вы не избрали шахматное поприще? У вас отличная форма. Вы могли бы блестяще выступать в турнирах. Что вас привлекло в этой… этой вашей работе? Человек должен быть заметным. У вас нет честолюбия?
— У меня есть интерес, — сказал Ромашов. — А шахматы? Шахматы — это хобби. И потом: если все станут выделяться, то кто их будет замечать?
Мухортов вздохнул.
— Ну а вы? — спросил Ромашов. — Вы изобрели универсальную приманку? Или вас уже не волнуют лавры Амбруаза Паре?
— Увы, — сказал аптекарь. — Борьба за план по норсульфазолу отнимает уйму времени. Я не успеваю даже читать газеты. А там сейчас так много интересного. Обезьяны эти хотя бы… Кстати, как вы относитесь к обезьянам?
Ромашов не знал, как он относится к обезьянам. Сосенск располагался очень далеко от Москвы. И еще дальше от берегов Амазонки, где развернулись какие-то непонятные события. Эхо обезьяньего бума долетало до Сосенска в сильно ослабленном виде. Мухортову он сказал:
— Вероятно, так же, как и вы…
Аптекарь задумчиво пощипал бородку.
— Это очень сложно, — пробормотал он. — Но мне кажется, я знаю человека, который располагает более обширными сведениями…
— Вот как? — удивился Ромашов.
У него мелькнула мысль, что старик просто тихий шизофреник. И глаза неестественно блестят. И эта болтовня о составителе трактата о ядах…
— Вот как? — повторил он, изучающе разглядывая старика.
Аптекарь махнул рукой и усмехнулся.
— Я знаю, что вы сейчас подумали, — сказал он. — Конечно, странно. Что может знать провинциальный аптекарь об амазонских обезьянах? Я и не знаю ничего. Почти ничего… Но здесь, в Сосенске, живет человек, который, я уверен… Потому что… Словом, я немного психолог… И я некоторым образом дружен с Беклемишевым. Да, его фамилия Беклемишев. А почему я говорю с вами? Вы случайно оказались моим соседом… Мне кажется, это представляет интерес для вас… Государственная безопасность, так сказать… Я не сообщил вам сразу потому, что… Ну, в общем, вы меня понимаете?
— Смутно, — сказал Ромашов. — Нельзя ли поконкретнее?
Аптекарь пощипал бородку и заговорил вновь. Начал он издалека.
Беклемишев увидел ее на балу у губернского предводителя дворянства. И понял: да, это она, женщина его грез. Его не смущал холодный огонь, горевший в ее глазах. Таким огнем, наверное, пылали глаза Клеопатры. А ее длинная шея была шеей Нефертити. Молодость всегда ищет идеал. Беклемишев создавал идеал по частям. И вдруг увидел его. И он влюбился, если молчаливое поклонение кумиру можно считать любовью…
Ромашов искоса взглянул на Мухортова. Старик покачиваясь на стуле, размеренно повествовал о другом старике. Говорил он серьезно, даже с оттенком некоторой трагедийности в голосе. Но в представлении Ромашова рассказ аптекаря упрямо окрашивался в иронические тона. Слишком далеко от него был старик Беклемишев с его незадавшейся любовью, слишком давно все это происходило, чтобы можно было принять всерьез. Нет, Мухортов не был сумасшедшим, как это показалось сначала Ромашову. Он был просто старомодным чудаком…
— За ней ухаживали многие. Земский врач Столбухин, астматический хлыщ лет сорока, каждый день напоминал о себе букетами георгинов. Франтоватый штабс-капитан Ермаков, кутила и игрок, увивался возле нее на балах и концертах.
А Беклемишев? Его ночи были по-прежнему душными и бессонными. Он приказал не топить камин в спальне. Но это не помогло. Он все время думал о ней, думал чуть ли не до галлюцинаций. По ночам он видел ее в мерцающей глубине каминного зеркала.
Можно было разбить зеркало. Но Беклемишев не сделал этого. Божество жило неподалеку, на Карасунской, в высоком трехэтажном доме со львами у входа. Лакей проводил Беклемишева наверх. Она встретила его улыбкой. Это была улыбка Клеопатры и Нефертити одновременно. Она указала Беклемишеву на колченогую козетку и села рядом…
Так была поставлена точка над i. Провинциальная богиня не поняла уездного Дон-Кихота. Богиня не умела мыслить отвлеченными категориями. Штабс-капитан из местного гарнизона был ей понятнее. Она знала, чего хочет штабс-капитан, и не понимала Беклемишева. Она недвусмысленно намекнула печальному рыцарю на свое земное происхождение.
Беклемишев хотел застрелиться. Но, не сделав этого сразу, он уже не возвращался к мысли покончить со своей любовью столь тривиальным способом. Ему показалось, что есть лучший выход.
Почему он отправился в Южную Америку? Может, потому, что еще в детстве, изучая английский, прочел записки Уолтера Рэли, королевского пирата и царедворца. Может, сказочная страна Эльдорадо привлекла его. А может, Амазонка показалась ему достаточно широкой и глубокой, чтобы утопить в ней свою неразделенную любовь…
Ручеек слов перестал течь… Ромашов приоткрыл глаза. Мухортов, пощипывая бородку, смотрел в сторону.
— Так, — подбодрил его Ромашов. И подумал, что предисловие несколько затянулось. Если Мухортов решил его усыпить, то он может быть доволен. Цель почти достигнута.
— Он написал отчет о путешествии, — медленно произнес Мухортов. — Потом… Понимаете? И послал его в столицу…
— Допустим, — сказал Ромашов. Аптекарь снова пощипал бородку.
— Это было еще до революции. Он так и не получил ответа. Отчет затерялся. Я предлагал Сергею Сергеевичу помощь. Но он сказал, что не имеет смысла… Сердился, как только я затрагивал эту тему… Щепетильный человек… Гордый… Отвергнутый… Теперь вы понимаете, для чего я рассказал историю его любви. Непризнание — это вторая травма…
— Подождите, — перебил его Ромашов. — А откуда у вас такая, м-мм… уверенность, что ли, в научной ценности его работы?
— Честно говоря, — сказал, подумав, аптекарь, — У меня не было уверенности… До последнего времени… Я… Не знаю, как выразиться поточнее… Словом, я сидел у Беклемишева, когда почтальон принес газету с первым сообщением об обезьянах… Сергей Сергеевич, надо сказать, очень сдержанный человек. Не бесстрастный, а именно сдержанный. На его лице вообще нельзя ничего прочитать. Только очень близкие люди понимают, когда он волнуется или сердится… И я… я заметил, что обезьяны его взволновали. И имел неосторожность спросить… И он сказал мне’ «Вам этого не понять, Мухортов. А я уже видел их однажды. И при очень странных обстоятельствах И знаете что, дорогой мой Мухортов, мне казалось что я присутствую при конце света». Потом он замолчал, замкнулся. Что бы вы подумали на моем месте?
