Андрей Бондаренко - Выстрел
Вскоре все стихло, ещё через пару минут звучный баритон довольно объявил:
– Ещё одна голова! Растёт моя коллекция, растёт! – неожиданно насторожился: – Чу, что это? Слышишь, Мерфи? В садовой беседке кто-то есть, клянусь Святым Дунстаном! Подожди меня здесь…. Э, никаких перекуров, лентяй! Пройдись-ка вдоль дороги. Присмотрись к следам. Потом доложишь, что да как…
Зазвучали размеренные шаги, уверенно поднимающиеся по деревянным ступеням.
«Вот, у автобусной остановки уже образовалась лесенка. То бишь, автобусная остановка преобразовалась в садовую беседку», – обречённо подумал Ник. – «Значит, точно: припадок пожаловал. Давненько не встречались…. Ладно, будем выпутываться, не впервой…».
Высокий человек, облачённый в длинный брезентовый плащ, по которому медленно стекали крупные дождевые капли, водрузил на хрупкий столик антикварный масляный фонарь, разбрасывающий вокруг себя тускло-жёлтый свет. Тут же выяснилось, что на столешнице размещается пузатая бутылка тёмно-синего стекла и две низенькие серебряные чарки.
Мужчина солидно и многозначительно откашлялся, со стуком бросил на деревянный пол холщовый тяжёлый мешок, заполненный какими-то круглыми предметами, и небрежным движением откинул назад капюшон плаща.
«Длинные чёрные волосы, орлиный нос с чуть заметной горбинкой, пронзительные карие глаза с необычными зрачками, губы очень тонкие, злые и порочные. А в мешке, судя по всему, находятся отрезанные человеческие головы. Вон, из-под него уже бодро заструились кровавые ручейки», – отметил про себя Ник. – «Смотри-ка ты, а у них здесь дождик льёт – как из ведра…. Без разговора, очевидно, не обойтись. Придётся вспоминать подзабытые – без должной практики – навыки английской речи…».
– Ну, рассмотрел меня, полицейский пёс? – ласково поинтересовался обладатель злых и порочных губ. – Хорошо запомнил? Уже не забудешь? До самой смерти?
– Я вас таким себе и представлял, – холодно и внешне беззаботно ответил Ник. – И эти странные расширенные зрачки – с мигающей ярко-алой искоркой…
– Что? Ты хочешь сказать, что знаешь меня, морда белобрысая?
– Конечно. Вы же Фредди Крюгер, известный душегуб, законченный злодей и поганец, обожающий пить кровь маленьких детей и беззащитных женщин. Кстати, что вы, мистер Крюгер, думаете, относительно прогноза погоды на ближайшую неделю? На две-три-четыре? А выпить, часом, не хотите ли? Типа, с устатку? Вон, на столе бутылка и бокалы…. Только наливайте себе сами. Мне, видите ли, во время припадка не рекомендуется двигать руками. И, вообще, делать что-либо. Зато разрешается болтать, каламбурить и шутить. Но только на самые отвлечённые и невинные темы.
– Да что, чёрт побери, происходит?! Кто мне объяснит? – грозно взревел Крюгер. – Ты, незнакомец, издеваешься надо мной? Как народец обнаглел в последнее время! Совсем потерял всякий страх и стыд! Значит, не желаешь общаться по-хорошему? Ладно, наглец, поговорим по-плохому, с кровушкой…
Раздался резкий и громкий щелчок, из правого рукава плаща Фредди выдвинулись-выскочили длинные и тонкие лезвия, щедро испачканные чем-то тёмным.
– Очень мило, – презрительно улыбнулся Ник. – Прямо как в низкопробном американском кино…. Кстати, как вы относитесь к творчеству легендарного Андрея Тарковского? На мой скромный взгляд, чересчур уж заумно и вычурно…
Всё дальнейшее было абсолютно прогнозируемым и обычным: Фредди буйствовал, грязно ругался, трясся от бешенства, плевался во все сторону от бессильной злости, устрашающе потрясая страшными лезвиями, а Ник беззаботно трепался и ехидно отшучивался. На этот раз он решил поделиться с неожиданным собеседником своим веским мнением относительно творчества поэта и философа Саши Чёрного, а также дал развёрнутые и ёмкие комментарии по основным аспектам проблемы глобального потепления…
Минут через восемь-десять Крюгер окончательно выдохся, полностью успокоился, спрятал, весело усмехнувшись, свои несимпатичные лезвия в правый рукав плаща, а другой рукой бестрепетно наполнил серебряные чарки – до самых краёв – терпким напитком из тёмно-синей бутыли.
– За невероятные успехи и неожиданные удачи – в нашей трудной повседневной деятельности! – провозгласил Ник дежурный тост. – Чтобы наши безумные будни текли легко и приятно!
Они выпили, обменялись понимающими взглядами и распрощались. Навсегда? Кто знает. Окружающий нас мир никогда не славился предсказуемостью и простотой…. Фредди, дружелюбно подмигнув, накинул на лохматую голову капюшон плаща, ловко подхватил с пола тяжёлый холщовый мешок и, прогремев каблуками сапог по деревянным ступеням лесенки, покинул беседку…
Припадок отступал – как и всегда – медленно, вязко и болезненно: руки и ноги предательски подрагивали, по лицу и спине лесными гадюками ползли капли холодного пота, слегка подташнивало, мучительно хотелось пить. Он поискал глазами темно-синюю бутылку и два фужера, но, естественно, не обнаружил ничего похожего. Только картонный пакет из-под гадкой яблочной бормотухи, по какому-то досадному недоразумению именуемой «портвейном», валялся под ногами. А вот подозрительных луж – рядом с навесом остановки – хватало. Более того, в сторону старого кладбища вели две широкие тёмно-бордовые дорожки, навевающие безрадостные и откровенно тревожные мысли.
Ник, опираясь на спинку скамьи, с трудом поднялся на ноги, вышел на просёлочную дорогу и, устало подмигнув Луне, прошептал:
– Что, небесная старушка, опять пронесло? Вот так-то вот оно. А ты сомневалась, дурочка желтолицая…
Со стороны кладбища вновь замелькал одинокий тусклый огонёк, зазвучали голоса, причём разговор, на этот раз, вёлся сугубо на русском языке, вернее, на его полуматерном аналоге.
– За каким ты, мать твою, старуху прирезал, урод грёбаный, так тебя растак? – недовольно поинтересовался звучный баритон. – Она же слепой была, глухой, совсем неопасной…
– Да так, за компанию, – ворчливо ответил дребезжащий фальцет. – Чтобы под ногами не мешалась, карга старая…. Эге! Смотри, вон кто-то отсвечивает возле автобусной остановки. Может, того самого…. Подойдём, пощупаем малость? На предмет честной и братской продразвёрстки?
– Не стоит! – равнодушно возразил баритон. – Там обретается какой-то малохольный иностранец. Пока ты потрошил двух лохушек, да старуху отправлял на тот свет, я его импортные речи слушал минут десять. Даже выпил с ним портвейна – за дружбу между народами разных стран, континентов и разных цветов кожи…. Сумасшедший, коренной зуб даю. Или очень сильно обкуренный. Пусть уж живёт. Лучше этих зарубежных попугаев не трогать, себе дороже. Менты позорные, так их всех растак, потом понаедут, устроят серьёзную облаву. Так-то они глубоко копать – по поводу мёртвой бабули – не будут, спишут всё на обычную бытовуху, бомжей бесправных подтянут с ближайшей стройки…. А если иностранец будет числиться в пострадавших? Вот тогда-то опера будут искать по полной программе, землю станут рыть копытами. К иноземцам в России испокон веков привыкли относиться нежно и трепетно…. Не хочется мне нынче зону топтать. Не хочется! Почапали, благословясь, к машине. Хабар сбросим, оторвёмся на малине…
