Александр Лонс - Компьютерный вальс
За то время я уже разделся, не забыв снять со здоровой ноги и последний оставшийся носок. Почему-то женщины очень расстраиваются при виде голого мужика в носках. Почему — неизвестно. Понять это невозможно, но об этом надо просто всегда помнить. А больше всего на свете женщина не любит находиться в глупом положении. И если она еще в шубе и сапогах, а на мне уже нет ничего, то мы оба выглядим, мягко говоря, несуразно. Я совсем забыл про свою больную ногу. Я подхватил ее и привлек к себе, крепко поцеловав в пухлые губы. Затем сел на край дивана, поставив ее перед собой. Она медленно села на меня, и я ощутил, как постепенно погружаюсь в нее. Она прижималась ко мне, а затем обвивала меня своими ногами. Валя была вся в поту, а я едва мог дышать. Я встал, и, не снимая ее с себя, развернулся к дивану лицом и положил ее спиной. Она легла, раскинув руки и ноги, и осталась так, не сводя с меня взгляда. Я нагнулся над ней, руки мои опустились на ее грудь, и мягко ее сжали, пока Валя не застонала от страсти, а глаза закрылись. Тело ее извивалось, она с нетерпением ждала, когда я вновь в нее войду. Как известно, мужчина любит глазами, а женщина — ушами. И этими ушами она желает слышать нежные слова, свидетельствующее о силе страсти. Но со словами у меня в такой момент обычно бывает напряженка.
— Ну, давай — сказала она, едва я коснулся ее тела. — Ну, войди же в меня… Войди в меня, я так хочу этого… Дай его мне… Дай мне его целиком.
— Сейчас… Только не сразу…
— Ну, давай же, чего же ты тянешь…
— Так тебе нравится? — спросил я, начав свои медленные движения, — Ты же хочешь именно этого… Я знаю, ты хочешь….
— У-у-у-у! — Тихонько постанывала она, ритмично качаясь мне в такт.
— Сейчас… Сейчас… — Время, казалось, замедлило свой бег и почти остановилось… Как уже было ранее замечено, женщины придают огромное значение словам. Я мог трудиться, как шахтер в угольном забое, стараясь доставить ей максимальное удовольствие, и не догадываться о том, что весь этот энтузиазм она относит исключительно на счет моего эгоизма. Простая фраза: «Я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной» может возыметь значительно больший эффект, нежели демонстрация высокой техники.
— Я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной…
— А я хочу, что бы ты кончил… Пожалуйста! — Закричала она обессилев. — При этом мои руки еще сильнее сжали ее грудь. А она вдруг вцепилась ногтями в мои плечи, и изо всех сил прижала меня к себе. Мгновение спустя я перестал контролировать себя и взорвался, и она почувствовала, как я поднялся на вершину блаженства.
— Это у тебя сейчас здорово получилось, — прошептала она на ухо, по-прежнему крепко прижимаясь ко мне. Вместо ответа я крепко поцеловал ее в губы.
Потом мы долго лежали ничего не говоря, погруженные в свои мысли.
— Ты классная! — сказал я, когда мысли кончились.
— Я знаю… Расскажи мне чего-нибудь о себе.
— Чего же тебе рассказать? Я как-то и не вспомню сейчас ничего интересного…
— Что новенького у тебя на работе?
— В новую комнату скоро перееду… Дирекция выделяет мне более просторное помещение.
— Да? А еще?
— В нашем институте какое-то кино снимали…
— У вас? Чего же там снимать? Можно подумать, что у вас там памятник архитектуры, а на стенах — фресковая живопись.
— Некий сериал. По сценарию, там какой-то маньяк мочит не то медиков, не то биологов.
— Это здорово! Кто снимает? Что за компания? Кто сценарист, режиссер?
— Ничего не знаю.
— Ну, как же ты так! Это же очень интересно!
— Мне это было совершенно ни к чему. И совсем не интересно. Мешали эти киношники всем, просто жутко! Институт был полностью парализован на две недели. Приехала целая банда на нескольких автобусах и легковушках. Забили своими машинами все подходы к институту. На первом и втором этаже понаставили всяких осветителей, каких-то ящиков и прочего барахла. Всюду кабели, провода, какие-то непонятные ленты. Народу понаехало — ужас! Я понял теперь, что основная работа киношника — это сидеть и чего-то ждать. В основном, они сидели и ничего не делали. Иногда бродили по институту, приставая с глупыми вопросами. В те редкие моменты, когда они чего-нибудь снимали, то перекрывали коридор, и не давали никому из сотрудников пройти. Особенно они любили вестибюль и переход между двумя нашими зданиями. Торчали, обычно, часов до восьми вечера. Электричества сожгли своей аппаратурой, на полгода вперед. Один раз загородили всякими треногами вход в мою комнату, да так, что дверь не открыть. И не пускали меня туда. Я психанул и на целый день ушел домой. А что это за компания такая, понятия не имею. Помню только, что называется — чего-то там, «Телесериал». Кто-то мне тогда о них немного рассказывал…
— Это телевидение?
— Не знаю. Наверное. Да, что касается телевидения. Это действительно интересно. Недавно произошел один забавный прикол. Зрители Иранской телевизионной сети Islamic News Network были непередаваемо шокированы трансляцией хардкорного порно. Жители одной провинции, известной своим религиозным фанатизмом, были зверски оприходованы и морально изнасилованы, когда ежедневные местные новости прервались трехминутным сексуальным клипом. Говоря проще, там голый мужик трахал голую бабу. Ну, типа, как мы с тобой сейчас. Вообще, в Иране, распространение порнографии категорически запрещено, и как такой ролик пролез на религиозный канал, осталось полной загадкой. Виновников по традиции ищут, но найдут ли — это еще большой вопрос. А вот если найдут, то я ему не завидую. Там и повесить могут, причем запросто. Наверно какие-то веселые хакеры поработали. И хакеры классные.
— Да, действительно забавно. Хотела бы я просмотреть на рожи местных баб, когда они у себя по телеку смотрели этот клип. Они, небось, бедолаги, и мужского члена-то ни разу в жизни в глаза не видели…
— Да подожди, а ты разве верующая?
— А почему спросил?
— Вот! — Я показал на маленький крестик, висевший на груди Валентины. Это был необычный нательный крестик, а крест совмещенный с кругом, и висел он почему-то, наоборот — в перевернутом виде. — Ведь это же крест.
— А, это. Это — так, на память.
— Почему он перевернут?
— Тут такая история. Крест этот уже старый, и ушко у него перетерлось. И в один вечер, когда я ложилась спать, петелька обломилась. Я потом пошла к знакомому ювелиру, чтобы он приварил новую петельку, а обломки старой — сточил. В тот вечер он чего-то праздновал, и не хотел отвлекаться. Но я упросила его сделать прямо сейчас. Он сточил обломки, зашлифовал, а новую петельку приварил с другого конца. Спьяну, наверное. Сначала я не заметила, но после, когда обратила внимание — хотела идти к нему и требовать переделать, а потом решила — какая разница? Вот так и ношу…
