Виктор Гончаров - Долина смерти (Искатели детрюита)
Сидорин чуть не свалился с лошади от этого непочтительного вопроса.
— А кто же? Кто?.. — завопил он. — Кто другой способен на такую подлость? Кто, как не отвратительный, пронырливый рабфаковище может нанести столько ударов за один раз?.. Кто?..
Сидорин задохнулся в припадке необузданного гнева и сильно дернул за поводья свою ни в чем не повинную лошадь. Горячая кабардинка встала на дыбы, перевернулась и вскачь пустилась по неровной каменистой почве, трепля в седле всадника… Аполлон догнал его через несколько минут и с прежней флегмой попросил ответа на свой второй вопрос.
— Откуда я знаю, что мы идем по следам этого рабмер-завца? — переспросил, крича, Сидорин. — Откуда? Надо иметь глаза и нюх, больше ничего, и тогда все станет ясным без объяснений…
Аполлон с удивлением огляделся вокруг себя, но следов рабфаковца не открыл; понюхал воздух — тот же результат.
— Ну? — флегматично спросил он. — Ничего не вижу и ничего не нюхаю, если можно так выразиться…
Но Сидорин уже погрузился в суровую задумчивость и в течение следующего часа не обмолвился ни одним словом.
«Ну и черт с тобой, — подумал равнодушно Аполлон. — Не хочешь говорить, не надо. Подумаешь, какая потеря!..»
Они в дружном молчании пересекли каменистое плоскогорье, в дружном молчании вступили под зеленый шатер хвои и еще час проследовали таким же порядком вглубь леса. Сидорин шел по горячему следу. Суровая гримаса его лица по временам искажалась судорожным тиком, когда он, склонившись на луку, отмечал взглядом новые следы, — следы, для Аполлона совершенно невидимые.
Аполлону, дремавшему в сидячем положении, моментами казалось, что впереди него не знаменитый авантюрист и заклятый враг большевиков едет, а парит в воздухе хищная птица, вроде ястреба-стервятника, что ли, распластавшая крылья и склонившая свой стальной клюв к земле, где чирикают беззаботно воробьи. Грозный враг — рабфаковец Безменов — ему представлялся, благодаря сладкой дреме, именно таким воробьем, беззаботно запятнавшим лес своими следами…
А лес таинственно шумел, бросая сверху сухие ветви на всадников и лошадей. Под этот шум хорошо дремалось…
Вдруг, после трехчасового с лишком безмолвия, Аполлон услышал возбужденный голос своего товарища; собственно, сначала он услышал пугливое фырканье лошади, а потом голос.
Кабардинка Сидорина резко остановилась перед черным провалом в почве, усыпанной отмершими иглами, и дальше идти не пожелала. Всадник исхлестал ее нагайкой, но тронуться не заставил ни на шаг. Аполлон, подъехавший на шум, тоже принужден был остановиться, так как и его лошадь заупрямилась.
— Что за черт!.. — орал Сидорин, соскакивая с лошади и осторожно заглядывая вглубь провала… Вдруг его ноздри задвигались, заходили, как у породистого волкодава; на лицо набежала мертвенная бледность, а за ней хлынула краска; заблистали дикой радостью звериные глаза.
— Рабфаковец!.. — взвизгнул он. — Рабфаковец!.. Ха- ха-ха!..
В дырку заглянул Аполлон и убедился, что его достойный друг не бредит и не сошел с ума: в яме лежал ненавистный их эсеровскому сердцу неподвижный рабфаковец.
— Веревку! Веревку!.. — кричал Сидорин, задыхаясь в бурном прибое радости.
Он сам, не дождавшись Аполлона, прыгающими руками отцепил веревку от седла, одним концом ее обвязал себя вокруг пояса, другой прицепил к луке седла.
Через несколько минут холодное тело рабфаковца лежало на мягкой хвое, и два авантюриста ощупывали, обыскивали, переворачивали его с лихорадочной поспешностью.
— Дохлый! — прохрипел Сидорин, убедясь наконец, что рабфаковец не подает признаков жизни.
— Дохлый! — подтвердил и Аполлон раскосый, скривившись в ответной улыбке и этой улыбкой давая понять, что его друг нашел самое настоящее прилагательное.
Сидорин вскрыл сумку, снятую со спины рабфаковца, выбросил оттуда все и вдруг застыл в позе собирающейся прыгнуть ехидны… Перед ним лежала карта Абхазской республики, и по карте четким пунктиром тянулась линия через горы, долины, леса к верховью реки Ингура…
— Урра!!! Кричите: урра!!! Ура кричите!.. — в бешеном восторге загвоздил Сидорин.
— Урррра!!! — подхватил его друг. — Ура! Ура! Ура! Ги-гип!!!
Ящерица-агама, наскочив на полоумных авантюристов, задрала хвост и в смертельном страхе метнулась в сторону. Безобидная медянка, проползавшая мимо, впала в каталепсию. Воробей, сидевший на ветке в тяготении к лошадиному помету, камнем свалился в кусты…
Когда острый припадок необузданного звериного восторга прошел, авантюристы спохватились.
— Его надо спрятать, — сказал Сидорин, указывая на труп. — Здесь оставлять — опасно. За нами может быть слежка и нам могут приписать это убийство. Берите его за ноги…
Приятели взвалили труп на седло и двинулись в путь.
Через некоторое время лес оборвался известняковой прогалиной, широко открытой со всех сторон. Далеко впереди стояли высокие горы.
Им везло: в пористой известняковой почве, размытой дождями и потоками, они без труда нашли достаточной величины углубление. В это углубление был сброшен труп рабфаковца и завален широкой плоской, словно приготовленной нарочно, каменной плитой.
Совершив, таким образом, упрощенное погребение и чувствуя себя на десятом небе от блаженства, авантюристы тронулись в путь. Теперь они знали, где искать детрюит. Но и осиротевший Митька Востров знал… куда они следуют…
Потеряв ночью своего товарища и с горя чуть не потеряв рассудка, он заночевал тут же, где стукнулся лбом о призрачное дерево. Над ним жутко шумели пихты и ели; ночные голоса невиданных зверей коварно кружили вокруг да около; из темноты кто-то мягкий, огромный и расплывчатый дул горячим дыханием в лицо. Но робкий по природе Митька поборол жуть и робость, храбро, ни на одну секунду не смыкая глаз, дождался рассвета и энергично принялся за поиски друга.
— Не провалился же он сквозь землю? — здраво рассуждал он. — И не слопал его медведь? И не мог он попасть в плен к краснокожим, потому что краснокожих здесь нет?..
Однако рабфаковца нигде не было, а разбираться в следах Митька не умел. Понемногу его логика начала сдавать перед загадочным исчезновением. Он стал строить самые невероятные, дикие и нелепые предположения. Например:
— Прячется где-нибудь за деревом, шалопай… Это меня возмущаить…
Или:
— А может, его никогда и не было?.. И меня нет… одна фикция и больше ничего.
Потом он услышал голос сверху:
— Иди на горы и смотри…
Голоса никогда не были для него новостью. Только он всегда боялся их слушать. Ведь в психиатрической клинике они ему не раз и не два советовали: откусить себе язык, броситься из окна на тротуар, повеситься на полотенце или задушить самого себя.
