Сергей Алексеев - Молчание пирамид
— Это шутка?
Генерал прошлепал по воде к ванной, посмотрел туда с омерзением, плотно затворил дверь и вернулся к Самохину.
— Разговаривать будем потом, — сказал он с назидательной яростью. — Сейчас нужно исчезнуть. Пейте альмагель и берите вещи.
— А что, камнерез приехал?
— Нет еще. Встанем во дворе возле тополей и подождем. Там безопаснее.
— С этой коробкой? И с чемоданами?
— Своя ноша не тянет! — Он наскоро обмотал коробку скотчем, сделал две ручки. — У меня нет личных вещей, только это… Ну что стоите? Здесь нельзя оставаться!
Самохин выпил лекарство, не спеша спрятал флакон в чемодан — как-то еще оттягивать время не было причин, потоп лишь усугубил ситуацию. Отпускать же Хлопца с жемчугом без контроля нельзя…
— Рисковый вы человек, товарищ генерал, — поднимая подмоченный чемодан, сказал Самохин. — Без вас я бы никогда не решился на такое…
Генерал как-то подобрел, оставил коробку.
— Эх, Сережа, — вздохнул он и приобнял Самохина по-отечески. — Мне очень хотелось, чтобы ты стал моим зятем. Если уж сына нет… Но бабы у меня в семье, стервы еще те! Что одна, что другая… Будешь просто моим близким человеком.
И был искренен в своих чувствах…
9
Всю войну Ящерь с Никиткой на лесоповале работали, сучки обрубали, на быках лес возили по ледяным дорогам, а в сорок четвертом вышел год призывной и стали их брать на фронт. Вызвали в военкомат, посмотрели на парней — здоровые, крепкие, мужалые, значит, годятся, но заглянули в бумаги, вспомнили прошлое и ахнули — оба сыновья сразу двух врагов народа! Что родной отец Артемий Сокольников, что отчим, Алексей Спиридонович, и что мать их, Люба, ведьма треклятая, до сей поры в лагерях. Рылись, рылись в бумажках и вдруг нашли одну хорошую, полезную: оказывается, их неродная мать, Анна, в сорок первом принесла и сдала государству чуть ли не целую углярку золота — полтора пуда! Тогда никто не спрашивал, откуда и чье, кровь уже вразумила власть, принес и добро. На это пожертвование построили штурмовик, на борту которого по просьбе щедрой гражданки написали название — Ящер.
Прочитали эту бумагу и говорят:
— Так это она твоим именем назвала самолет?
— Моим.
— Чудное имя у тебя, но мы всякие встречали. Трактор, например… А что ты на сборный пункт с сумой пришел? Нищий, что ли?
— Пока что не нищий, но сума очень уж удобная. Можно в нее все складывать.
— Ладно. Воевать честно будешь?
— Буду, — сказал Ящерь, — только не долго, четыре месяца и девять дней.
— Это почему так?
— Мне надо идти за невестой, у родителей просить.
— Свататься, что ли, собрался?
— Можно сказать и так…
В военкомате посмеялись, мол, ничего, высватаешь после победы, остригли наголо, в эшелон, и для смеху, в авиационные войска, хвосты самолетам заносить, чтоб не гордился теткиным богатством. А Никитка весь этот разговор слышал, сильно удивился, поскольку Анна от него скрыла про золото и самолет, даже обиделся и хотел спросить у тетки, но домой не отпустили — в другое место отправили, на сапера учиться. Обоим в книжках тайный значок поставили, чьи они сыновья, чтоб каждый командир знал и ухо держал востро.
Приходит Никитка с фронта после Победы, весь в орденах-медалях, на погонах по звездочке — хоть и младший, да лейтенант! Тысячи мин и фугасов обезвредил, Берлин разминировал, какие-то мосты спасал от диверсантских проказ — герой, одним словом. Трофеев всяких привез, хрому два рулона, отрезов сукна разного, шелка, пистолетов немецких. И сразу к Анне.
— Мать, ты в начале войны золото государству сдавала?
— Кто тебе сказал?
— В военкомате…
— Сдавала, сынок…
— И штурмовик просила назвать «Ящер»?
— Просила…
— А почему его именем, а не моим, например?
— Дак ведь это он сказал, где золото спрятано, — простодушно призналась она от радости, что Никитка с фронта пришел. — И что надо сделать с ним, как распорядиться…
Никита сообразил, что к чему.
— Мать, а от Ящеря-то что слышно? Ни одного письма не написал. Жив хоть, нет?
— Жив-то жив, да в лагерях он, — загоревала Анна. — Дезертировал с фронта — поймали, отправили в штрафбат, а он и оттуда убежал.
— За это лагерей не дают, — сказал Никитка. — За это расстреливают перед строем.
— Должно, пожалели…
Месяц Никитка погулял, второй, из черного хрома сшил себе штаны, из красного широкую рубаху, ходил скрипучий, веселый, для девок интересный. Да с трофеев-то сильно не разживешься, надо идти работать, а на должность не берут, хоть и ордена: власть Победой натешилась и забывать стала жертвенную кровь сорок первого, снова начала делить людей на своих и чужих. Куда ни сунется Никитка, везде отказ — меченый, значит, иди снова в лесосеку, лес валить да на быках возить.
— Зря ты, мать, золото сдала, — сказал он однажды. — Оставила бы себе, сейчас жили б — кум королю.
— Ящерь наказ такой дал, не могла нарушить.
— Ладно. Поеду-ка я к нему да выспрошу. Может, еще какой клад укажет.
— Ездила я — не пускают. Стража там лютая, с собаками…
— Я, мать, сорок раз через линию фронта ходил, проходы для целых батальонов делал в минных полях. Мне в зону попасть — раз плюнуть.
Нарядился в гимнастерку с орденами и поехал в лагерь, где Ящерь сидел. А лагерь этот чудной назывался шарашкой: ни бараков тебе, ни производства какого, зеки живут в избушках или в избах по несколько человек и всякими науками занимаются — вроде института, только колючая проволока в один ряд и охрана из всяких узкоглазых — по-русски ни бельмеса. Сбежать отсюда запросто можно, да не бегут почему-то.
А свиданий не дают, хоть ты какие награды надевай, мол, секретный объект, не положено. Никитка к начальнику подкатил, а одарить-то нечем, трофеи прогулял; снял с груди три медали «За отвагу» — на! Только к брату пусти. Загорелись у того глаза, да сам-то решить не может, надо с режимным начальником согласовать. А тот уперся — ни в какую! Пусть, говорит, орден «Красного знамени» отдаст, тогда пущу.
А Никитка за этот орден чуть трижды не погиб. Хоть его награды и стали побрякушками для властей, но все равно жалко. Плюнул он, сгреб медали и ушел. Ночью же прошел вдоль зоны, изучил, нашел слабое место, прорезал проволоку и уже в лагере. Но где искать Ящеря? Зашел в первую попавшуюся избушку, а там зек над чертежами сидит.
— Ящеря знаешь?
— Какой номер?
— Не знаю. Вы что тут, по номерам?
— А ты новенький?
— Новенький.
— Он кто? Физик? Конструктор?
— Да не конструктор он, а что-то вроде бабки-гадалки. Знает, что будет.
— Так бы сразу и сказал. Все двухсотые у нас во-о-н там живут.
