Нил Гейман - Сыновья Ананси
Он открыл несколько маленьких сейфов и продемонстрировал содержимое. Кольца, цепочки и медальоны блестели, искрились и сияли.
Рот Мэв приоткрылся.
– Посмотрите сами, – сказал он ей, и она протиснулась за ним.
Это была пещера с сокровищами.
Она вытянула золотой медальон на цепочке и подняла повыше, глядя на него в изумлении.
– Ничего себе, – сказала она. – Он, должно быть, стоит… – И вдруг замолчала. В полированном золоте медальона она заметила движение за своей спиной и обернулась, так что удар молотка пришелся не прямо по затылку, как планировал Грэм Коутс, а вскользь по щеке.
– Ах ты дрянь! – сказала она и пнула его.
У Мэв были хорошие ноги и сильный удар, но Грэм Коутс стоял слишком близко.
Она ударила его ступней в голень, а сама потянулась к молотку.
Грэм Коутс врезал снова; на этот раз он попал, и Мэв потеряла равновесие. Глаза ее, кажется, расфокусировались. Он ударил еще раз, прямо в темечко, и еще, и еще, и она осела на пол.
Хотел бы Грэм Коутс иметь оружие. Хороший удобный пистолет. С глушителем, как в кино. По правде говоря, если бы ему пришло в голову, что придется убивать кого-нибудь в офисе, он бы подготовился гораздо лучше. Запасся бы ядом, например. Это было бы разумно. И обошлось бы без такого безрассудства.
К молотку прилипли кровь и светлые волосы. Он с отвращением положил молоток и, осторожно обойдя лежавшую на полу женщину, кинулся к депозит-боксам с драгоценностями. Он выпотрошил их на стол и сложил обратно в шкаф, откуда забрал атташе-кейс с пачками стодолларовых и пятисотевровых купюр, и маленькую сумочку черного бархата, наполовину заполненную необработанными алмазами. Забрал несколько папок из шкафа. В последнюю, но, как не преминул бы он заметить, не по степени важности, очередь он забрал из потайной комнаты маленькую кожаную сумочку с двумя бумажниками и двумя паспортами.
Затем захлопнул тяжелую дверь, запер ее и задвинул обратно книжный шкаф.
Немного постоял, восстанавливая дыхание.
В конечном итоге, решил он, ему, скорее, стоит гордиться собой. Хорошо поработал, Грэм. Молодец. Хорошее представление. Лепить пришлось из того, что было – и ведь получилось же: блеф, смелость, творческий подход – будь готов, как сказал поэт, поставить в «орлянку» все, что накопил с трудом[51]. Он поставил и выиграл. Ну и кто теперь орел? Когда-нибудь, в тропическом раю, он напишет мемуары, и люди узнают, как он взял верх над опасной женщиной. Впрочем, подумал он, возможно, было бы лучше, если бы у нее действительно было оружие.
Кажется, понял он, поразмыслив, она направила на него пистолет. Он был совершенно уверен, что видел, как она тянулась к оружию. И ему невероятно повезло, что под рукой оказался молоток, что в комнате у него – на случай, если появится желание что-то мастерить, – лежал набор инструментов. Иначе он бы не смог так быстро и эффективно себя защитить.
Только сейчас ему пришло в голову закрыть входную дверь в кабинет.
Он заметил кровь на рубашке, на руке и подошве ботинка. Снял рубашку и вытер ею ботинок. Затем бросил рубашку в корзину под столом. И изумил себя тем, что поднес руку ко рту и, как кошка, красным языком слизнул с нее каплю крови.
А потом зевнул. Он взял со стола бумаги Мэв и пропустил их через шредер. В портфельчике у нее был еще один комплект документов, его он тоже измельчил. А потом измельчил уже измельченное.
В его офисе была кладовка, где висели костюм и свежие сорочки, лежали носки, нижнее белье и тому подобное. Никогда ведь не знаешь, вдруг придется отправляться на премьеру прямо из офиса. Будь готов.
Он осторожно оделся.
Еще там стоял небольшой чемодан на колесиках, из тех, что обычно запихивают на полку над сиденьями. Он уложил в него вещи так, чтобы оставалось свободное место, и позвонил в приемную.
– Энни, – сказал он. – Не выскочите на минутку за сандвичем?
Только не в «Прет»[52]. Знаете это новое место на Брюэр-стрит? Я тут заканчиваю с миссис Ливингстон. Не исключено, что мы с ней пообедаем в ресторане, но лучше на всякий случай иметь что-нибудь под рукой.
Он провел несколько минут за компьютером, запуская программы, очищающие диск: ваши данные перебиваются случайными единицами и нулями, растаскиваются на мелкие части и наконец, в бетонных галошах, депонируются на дно Темзы. Покончив с этим, он вышел в коридор, катя за собой чемодан.
По пути заглянул в одну из комнат.
– Пойду прогуляюсь, – сказал он. – Если кто спросит, буду к трем.
Энни уже ушла, получилось удачно. Все будут считать, что Мэв Ливингстон покинула агентство, а он с минуты на минуту вернется. А когда его хватятся, он будет очень далеко.
Он спускался в лифте. Слишком рано, подумал он. До пятидесяти еще больше года. Но механизм выхода из игры уже запущен. Ему просто нужно думать об этом, как о «золотом рукопожатии»[53] или «золотом парашюте»[54].
А потом, катя за собой чемодан, он вышел в солнечное олдвичское утро и покинул агентство Грэма Коутса навсегда.
* * *Паук мирно спал в своей огромной кровати в кладовке Толстяка Чарли. Он уже начал подумывать, впрочем, довольно рассеянно, что Толстяк Чарли пропал навсегда, и даже решил разобраться в этом в следующий раз, когда ему опять припечет, если, конечно, его не отвлечет что-нибудь более интересное и если он не забудет.
Он спал допоздна, а сейчас шел на ланч с Рози. Они встретятся у ее дома, а потом пойдут в какое-нибудь хорошее место. Стоял красивый осенний день, а счастье Паука заразительно. Ведь Паук, что называется, бог. А когда ты бог, твои эмоции передаются другим – другие люди могут их подхватить. Миры людей, что оказывались рядом с Пауком в день, когда он был так счастлив, становились немного ярче. Когда он напевал, люди вокруг тоже принимались напевать, в тон, почти как в мюзикле. Конечно, если он зевал, сотня людей поблизости тоже зевала, а когда он был в отчаянии, оно распространялось, как промозглый речной туман, делая мир еще угрюмее для каждого, кто оказался поблизости. Главное было не в том, что он делал, а в том, кем он был.
Вот и сейчас, единственным, что бросало тень на его счастье, было то, что он решил сказать Рози правду.
Паук был не особенно хорош по части правды. Правда ему представлялась очень податливой, всего лишь одной из точек зрения, а Паук мог при необходимости легко переспорить кого угодно.
То, что он самозванец, его не смущало. Ему нравилось выдавать себя за другого, и у него хорошо получалось. Это соответствовало его планам, которые были довольно просты и до последнего времени заключались в следующем: а) куда-нибудь отправиться; б) развлекаться; и в) уйти, пока не заскучал. И глубоко в душе он знал, что пора уходить. Мир был его лобстером, слюнявчик уже повязан, а официант принес горшочек с топленым маслом и комплект гротескных, но эффективных лобстеро-поедальных инструментов и приспособлений.
