Алло, милиция? Часть 3 (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич

Выиграл аутсайдер на «москвиче», пострадавшем на удивление скромно, будто сама судьба сжалилась над автомобилем: ты уже с конвейера сошёл убогим.

— Иес! Победа! — прокричал Егор. — Я на него косарь поставил! Гони мои бабки! Кто-то ещё ставил на этого гоблина? Нет? Всё бабло моё!

— Сейчас, — пообещал Глеб, пытаясь связаться с постами, рация выдала лишь неприятный рёв и свист. — Сука! Нашла, когда ломаться.

Из присутствующих только один человек знал, что означают помехи в радиосвязи: кто-то включил мощную глушилку, и несложно догадаться, кто именно. С рёвом моторов через дорожку между сосен на пляж выскочили два УАЗа, слепя фарами, включёнными на дальний свет, не галогенки, но достаточно ярко. Аркадий вопил в матюгальник в духе «лежать-бояться», и Егор первым выполнил его пожелание, уж очень не хотелось словить шальную пулю, если дойдёт до стрельбы.

Падая, на миг упустил из виду Василевича, ринувшегося к «москвичу» и прыгнувшему в салон как в воду с трамплина — прямо через проём заднего левого окна. Ноги остались торчать снаружи. Водитель-победитель словно ждал этого момента и даванул на газ. Машина понеслась налево, в сторону дамбы, за ней в погоню устремился УАЗ, безнадёжно отставая. Обе колесницы исчезли из поля зрения.

— Не можешь догнать? Стреляй! — разрывался Аркадий, оказавшийся в двух шагах от Егора, но не замечавший его. — Приём!

— Так уходит! Метров триста уже… Не попаду! Твою ма-а-ать…

— Что там? Приём.

— Плохо дело. Провалился под лёд около водосброса. Там, похоже, не замёрзло. Осторожно возвращаюсь. Приём.

А вот теперь матерился Аркадий. Заметив Егора, уныло бросил вполголоса:

— Лучше бы ты ему руку сломал, по привычке. Василевич — самый ценный для нас…

Оглядев окружение, лейтенант убедился, что никто не слышит их обмена любезностями, зрители шоу и водители забавлялись борьбой с гэбешниками, вчистую проигрывая состязание. Громилы вроде старшего опера ОБХСС среди гостей Василевича не затесалось.

— Слыш, подполковник, не всё потеряно. Пакуй меня и суй к задержанным. Большинство никогда не видело гада иначе как в очках и замотанного шарфом. Их надо колоть. Уйдут в несознанку — приводите опера похожего роста и телосложения, пусть изображает Глеба и советует тоже признаться.

— Предлагаешь фальсифицировать доказательства? Какой же ты мент! До мозга костей.

— Зато вы все — белые и пушистые, начиная с тридцать седьмого года. Слушай сюда. Доказательство — это запротоколированные показания. Берёшь самого рыхлого из папенькиных сынков, душишь его морально, а если не колется, приводишь как бы Глеба. Потом предлагаешь два варианта: протокол с отказом, протокол очной ставки — и в «американку», либо сразу признаёшь и вали домой плакаться папочке, пусть крутит телефон. У тебя останется одно и вполне процессуальное доказательство: подписанный собственноручно протокол с признанием. Все не малолетки, педагог не нужен. Адвокат на этой стадии не положен. Что у тебя по уголовному процессу, Аркадий? У меня трояк.

— У меня высшее техническое, — отмахнулся командующий парадом, сосредоточенно что-то обдумывающий во время длиннющего спича Егора. Затем гаркнул во весь голос: — А ну вставай, шпана!

Он показательно грубо запихал Егора в дебри УАЗа-буханки, с лязгом закрыв дверь.

Ждали не менее четверти часа, потом поехали в Минск.

— Этого… распорядителя гонок… поймали? — спросил кто-то из темноты буса.

— А даже если поймали, эта сука мне двадцать пять косых должна, — с вредностью в голосе прожужжал Егор. — Вы свои ставки просрали, я один ставил на «москвича».

— Похоже, мы просрали все и всё, — печально заметил парень чуть постарше, сидевший рядом. — Вот что, пацаны. Главное — не признаваться ни в чём и ничего не подписывать. Да, приехали посмотреть гонки. Кто знал, что они на ворованных тачках?

— Так в газетах писали. И даже по телеку бухтели, — возразил третий. — Весь Минск знает!

— А я — нет, — держался сосед. — Смотрю только программу «Время» и читаю только «Комсомольскую правду». Я в райкоме комсомола работаю. Мне недосуг слушать сплетни про всякий криминал. Глеба, что замотанный шарфом ходил, в сапогах-«луноходах», немного знаю. Пацан — кремень. Сын обычных торгашей, но связи у него — не чета моим. Потерпим несколько часов, подтянутся тяжёлые орудия. Гэбня утрётся, извинится и отпустит.

Закалённый, понял Егор. Его колоть в последнюю очередь, и то не факт, что поплывёт, даже когда остальные намотают сопли на кулак.

— Что за артиллерия? — спросил парень напротив. Голос у него был совсем юный, писклявый. Но, коль приехал за рулём, восемнадцать исполнилось. — Киселёв — не в счёт, он больной совсем, на краю могилы. Балуев — прямой ставленник Москвы, ему на всех ниже Киселёва болт положить.

Егор слышал фамилии Первого Секретаря ЦК КПБ и Председателя КГБ БССР, но, разумеется, не был в курсе их биографии, а также состояния здоровья. Писклявый сыпал другими именами-фамилиями начальства, заражая окружающих пессимизмом. Этот осведомлённый пацан чётко вывел: в нынешней ситуации партийно-советское начальство не вытащит их из застенков Госбезопасности. Кого-то одного, тихой сапой, куда ни шло. Но скандал с задержанием целой толпы «золотой молодёжи» наделает слишком много шороху, приливную волну пальцем не остановить.

— Ты прав, — согласился спокойный сосед. — Но есть и другая власть. Её не проигнорируют.

— Ну и кто у нас главный воровской авторитет в законе? — изобразил скепсис Егор.

— Я его только раз видел. Живет на Востоке. Выше среднего роста, сутулый. Кулаки с мою голову. Лет сорок пять, наверно, но глаза такие, что повидал лет за двести. Больше не скажу. Здоровее будем.

Нестроев… И что? «Бать Тереза» командует Сазоновым? Это даже не смешно.

Лейтенант перешёл в наступление.

— Короче, братва. Я так решил. Часа два упираюсь. Когда станет ясно, что никакая «тяжёлая артиллерия» не подкатила, сдаюсь и сдаю всех вас. У меня первые гонки. Но вы, вижу, сплошь ветераны и знаете, что, башляя Глебу и подписавшись приходить на гонки каждый раз, финансируете угон новых машин. А это уже «группой по предварительному сговору», сечёте? Подписываю всё что угодно, лишь бы выпустили под подписку, мне бы только до телефона добраться. Мой вытрахает мне все мозги, но договорится с судьёй об «общественном порицании». А вы сидите до звонка.

Слово «сидеть», впервые озвученное под низким потолком «буханки», будто придавило соучастников. Они примолкли. Только сосед буркнул:

— Ну вот, начнётся Олимпиада. Кто первый всех сдаст.

— А ты держись до упора, Мальчиш-Кибальчиш, и не колись. На зоне таких уважают.

Тот сделал резкое движение, и Егору показалось, что парень сейчас его ударит. Но сосед только отодвинулся подальше.

На Комсомольской Егора будто случайно перекинули к другой группе задержанных, позволив и в их ряды внести разброд и шатание. К утру все до единого, и болельщики, и водители, и стоявший на стрёме дятел, хором подписали признание, после чего дружной командой отправились в американку.

К девяти, серый от усталости, Егор ввалился к Сазонову.

— Товарищ полковник, вы на службе? Выходной же день — суббота, Рождество Христово… Трудиться грех!

Тот улыбнулся одним уголком рта.

— Да, я слышал запись. «С Рождеством Христовым, товарищи». Юморист. Ты, часом, не крещёный?

— Не помню. С месячного возраста плохо воспоминания сохраняются. Батю не знал. Маму почти не помню, как треснулся головой в поезде. Но если родной КГБ прикажет, покрещусь сегодня же.

— Не прикажет.

Егор опустился на стул.

— Рождество начнут отмечать лет через пять-шесть, с так называемой «перестройкой». С распадом СССР объявят национальным праздником и выходным днём. Да что это я, сами скоро всё увидите.

— Пока я вижу большой успех, грозящий большими проблемами. В Москву уже доложено. Ждём команды.

— И какая она будет?

— Тебе не по статусу знать.

— Тогда попробую предположить. Щенков — отпустить, ответственность за угоны списать на покойника и его водителя. Но у родителей пацанвы — серьёзные проблемы в карьере. И когда умрёт Киселёв, начнутся большие подвижки, начиная с Жабицкого.