Майк Резник - Слон Килиманджаро
— Да, мистер Роджас. Я не преступник, и вы не делаете ничего противозаконного.
— Тогда я найду вам эти бивни.
— Я знаю, что найдете.
— Наверное, мне следует указать, что они не приносили счастья прежним владельцам.
— Меня это не удивляет.
— Тогда я надеюсь, что вы станете исключением из правила и они принесут вам славу и богатство. Он печально улыбнулся.
— Они принесут мне только смерть, мистер Роджас, — заявил он с абсолютной уверенностью. — А теперь, если позволите…
Он поднялся и ушел, прежде чем я успел произнести хоть слово, оставив меня размышлять над его фатализмом.
Час спустя я вошел в свой кабинет и плюхнулся в кресло.
— Компьютер, ты выяснил, к кому попали бивни после Таити Бено?
— Нет.
— Переведи две трети располагаемой мощности на наш разговор, а остальное используй на поиски бивней.
— Исполнено, — сообщил мне компьютер. — Что вы хотите обсудить, Дункан Роджас?
— Расскажи мне о масаи.
Кристалл ярко засветился, собирая информацию.
— Масаи — очень агрессивное племя кочевников-скотоводов, обитавшее в южной Кении и северной Танзании.
— Откуда же у скотоводов агрессивность?
— Они не проповедовали войну, как зулусы, — объяснил компьютер, — но совершали набеги на соседние племена, захватывая их женщин и скот, и немало в этом преуспели. Хотя их число никогда не превышало триста тысяч, одно время они контролировали треть пастбищ Кении и Танзании.
— На какие племена они нападали?
— Главным образом на кикуйю и вакамба, хотя воевали и с луо, нанди и кизи.
— Масаи правили в Кении или Танзании?
— Нет. До колонизации в Восточной Африке границ не было. Потом Кению захватили англичане. После обретения независимости там правили главным образом кикуйю, реже луо и вакамба.
— Но не масаи?
— Нет.
— Это любопытно. Если они брали верх над остальными племенами, почему же они не заняли первые посты в государстве?
— Самым харизматическим лидером борьбы за независимость был Джомо Кениата, кикуйю, и его племя получило все руководящие должности.
— А масаи не возражали?
— Масаи еще столетие продолжали пасти скот, не обращая внимания на социальные и политические изменения. Политика коснулась их лишь в тот момент, когда из-за кризиса перенаселения государству пришлось выкупать их родовые земли.
— А танзанийские масаи? Почему они не пришли к власти?
— Танзания сначала была германской колонией, потом британским протекторатом. Масаи всегда составляли в этой стране меньшинство, не проявлявшее интереса ни к освободительному движению, ни к формированию независимого государства.
— Все это более чем странно. Получается, что, взяв верх над соседними племенами, масаи добровольно отдали все, чего добились за многие столетия.
— Возможно, отдали не добровольно, — поправил меня компьютер. — Англичане запретили им носить оружие и воевать с соседями.
— Когда это случилось?
— Приблизительно в тысяча девятисотом году Нашей эры.
— После тысяча восемьсот девяносто восьмого года?
— Возможно, и после. Система связи в те времена была очень примитивной, особенно в Африке, и приказы очень долго доходили до исполнителей.
— В тысяча восемьсот девяносто восьмом году убили Слона Килиманджаро, — напомнил я.
— Мы этого не знаем, — возразил компьютер. — Нам известно, что в этом году бивни Слона Килиманджаро впервые продали на аукционе.
— Интересно, нет ли здесь связи?
— Между чем и чем? Я нахмурился:
— Пока не знаю. Масаи выставили бивни на аукцион?
— Архивные материалы неполны и противоречивы, но упоминаний о том, что масаи имели какое-то отношение к тому аукциону, нет.
Я глубоко задумался, уверенный, что нащупал ниточку, которая может вывести меня к причинам, объясняющим связь между масаи и бивнями, но еще не зная, где и что искать.
— В Британский музей национальной истории бивни попали в тысяча девятьсот тридцать втором году Нашей эры. Так?
— Да.
— Сколь долго пробыли бивни в музее?
— Сто двадцать пять лет.
— Выясни, что случилось с ними потом.
— Приступаю…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Миллионы фламинго летали вокруг, когда я медленно шел по берегу озера Накуру. Яне стал пить грязную и горькую озерную воду, вырыл яму в склоне холма и терпеливо подождал, пока она наполнится чистой водой.
Я поел листья баобаба, высокую траву, побеги акации, осыпал тело пылью, чтобы уберечься от паразитов и жаркого солнца. Понюхал ветер и обнаружил среди прочего запах цитрусовых. Пошел на запах, набрел на маленькую деревушку и начал опустошать сады, ибо огромное мое тело требовало колоссальной энергии. Туземцы выбежали с копьями и луками, чтобы отогнать меня, но, увидев, с кем имеют дело, склонили головы и захлопали в ладоши, словно признали во мне давно ушедшего Бога, который наконец-то вернулся к ним.
Три дня я кормился в садах и мог бы задержаться подольше, потому что возраст и битвы юности уже давали о себе знать (на ноге, повыше колена, рог носорога оставил глубокий шрам, а в теле я все ношу три мушкетные пули), но я двинулся дальше на юг, по рифтовому разлому на поверхности матери-земли, навстречу своей судьбе.
Мэтью Кибо, с крепкой кенийской сигаретой, болтающейся в углу рта, рукавами, закатанными выше локтей, блестящей кожей черепа, проглядывающей сквозь поредевшие седые волосы, поднялся из-за компьютера, пересек комнатушку, достал из холодильника банку прохладительного напитка, нажал кнопку, увеличивающую скорость вращения вентилятора под потолком.
Февраль в Найроби — месяц жаркий. Кибо вздохнул, стараясь не думать о прибрежном Малинди или своем просторном доме в горах Уганды, где всегда царила прохлада. Он вернулся к креслу, одним глотком ополовинил банку, сквозь грязное окно посмотрел на Городскую площадь, где несколько человек не шли, а плыли (в такую жару не побегаешь) мимо статуи Джомо Кениаты.
Банка опустела, он бросил ее в корзинку для мусора и уже повернулся к компьютеру, когда открылась дверь и в комнату вошел молодой человек в цветастом кикой.
— Вижу, ты тут неплохо устроился, — заметил Том Нджомо.
— Один кабинет ничем не лучше другого, — сухо ответил Кибо. — Как дела в округе Накуру?
— Жарко и сухо, как и везде. — Нджомо усмехнулся. — Я думаю, пыльных смерчей там больше, чем избирателей.
— Бароти внес деньги в избирательный фонд?
— Говорит, что все еще думает, — ответил Нджомо.
— Он лжет, — твердо заявил Кибо.
— Возможно, — согласился Нджомо. — Он пообещал принять решение в ближайшие три или четыре недели.
