Екатерина Коути - Страшный дар
– Ничего, сэр, – сказала Агнесс.
Она прекрасно знала, что чужак не смеет даже визит нанести первым и должен смиренно ждать, не понадобиться ли кому-нибудь новый знакомый. Но мистера Хейкрофта ей было не жалко, и она даже расстроилась, что ей придется выслушать историю, главный герой которой такой негодяй. Может, сразу попросить концовку, где черти утащат его в ад? Но вдруг она пропустит важное про дядюшку?
– Том хоть и большую, богатую ферму арендовал, а все равно старожилам не чета. Обидно ему стало. Он-то привык, что люди к нему с почтением. Гордость заела, совсем затосковал. Днем работает до кровавых мозолей, а вечером пьет и женушку свою кулаками потчует. Ну и сызнова так ее отделал, что неделю пластом пролежала. Соседки, добрые души, побежали за Элспет Крэгмор, чтобы та ей кости вправила и синяки гусиным жиром смазала. Твой дядюшка, как узнал, что за сыр-бор, следом поскакал. Это уже опосля он остепенился, посуровел. А в первый год службы горячая был голова… дай ему Бог здоровьичка… Вот, значится, приезжает он к Тому на двор. Едва соскочил с коня, сразу начал распекать Тома на все корки. Дескать, не смейте, Хейкрофт, даже пальцем жену трогать. Христианин вы али язычник? Разве не сказано в Писании, что о женах надо заботиться? Ну и все в том же духе. А заодно и про десятину ему напомнил. Мол, почему десятину не платите? Извольте-ка уплатить. Тут Хейкрофт закусил удила. Поди, уже успел наклюкаться, ну и начал криком кричать на твоего дядюшку. Сопляк, только из люльки выполз, а уже меня, рабочего человека, поучаешь? Да пропади ты пропадом со своей церковью! (Это его слова, не мои.) И никакой десятины ты от меня не дождешься – хоть с констеблем приходи, хоть с самим епископом! А жену как бил, так и буду бить. Вот убью насмерть – отправляйте меня в Австралию, а покуда жива, так и спросу с меня нет.
– А что же дядюшка? Он заступился за бедную миссис Хейкрофт?
– Не перебивай, дочка! – вошел в раж старик. – Дай досказать!
– Но с миссис Хейкрофт все было в порядке? Ее не убили насмерть?
– Вот дослушай и узнаешь… Ничего твой дядюшка не сказал, только глаза у него полыхнули, и что-то под нос себе пробормотал. А как ускакал восвояси, так и началось в хозяйстве Тома неладное.
Хэмиш подобрал с пола уроненную миску и преспокойно принялся за кашу, такую густую и липкую, что она даже не выплеснулась. А пыльца с папоротников разве что придавала ей пикантность.
Агнесс заерзала на колченогой табуретке.
– Что же началось, сэр? Не тяните так!
– Ты, поди, даже не знаешь, как в те года десятину собирали? – снисходительно проговорил старик. – Нынче-то ее деньгами выплачивают – десятую часть годового дохода, – а в те годы были две десятины, большая и малая. Большая – это зерно да сено, малая – фрукты, овощи, домашняя птица. Раз уж твой дядюшка ректор, то ему обе причитались. Небось, видала большой амбар у вас на заднем дворе?
– Там садовый инвентарь хранится.
– А в прежние времена это был амбар для десятины, ее туда окрестные фермеры свозили. А пастор потом уже сам решал, как ею распорядиться… Ну так вот, не заладилось у Тома хозяйство. Что ни десяток яиц, так одно пустое, что ни грядка, так одна брюква сгниет – десятая по счету. В каждой десятой крынке молоко скиснет, каждое десятое яблоко – червивое. По первости Том работников обвинял – мол, совсем обленились, не следите за добром. Но тут пришла пора пшеницу жать…
– И что?
– Том даже землемера позвал, чтоб тот поле измерил, сколько там пшеницы сгинуло. Ровнехонько десятая часть. Но суть-то в не том, что пшеница была примята, а в том, как она была примята! Все колосья скручены и узлом связаны. Вот такая штука.
– Но при чем же здесь мой дядя? Вы же не будете утверждать, что джентльмен прокрался на чужое поле и вытоптал пшеницу! – возмутилась девушка.
– Да чтоб у меня язык отсох, ежели я буду такое утверждать! – замахал на нее ложкой Хэмиш. – Твой дядя про это ни сном, ни духом не знал. Ты бы видела, как он удивился, когда Том к нему посреди ночи прибежал, со шляпой в руках, и только что в ноги не бухнулся. Говорит, я хоть за пять лет вперед десятину уплачу, только пусть добрый сэр снимет порчу с моего дома! Оказалось, Том, как с поля вернулся, напился допьяна и давай поленом на свою миссис махать. А потом полено у него из рук как выскочит, а потом… В общем, не знаю, что потом с тем поленом приключилось. Но у Тома теперича при слове «полено» левый глаз дергаться начинает.
– Вы хотите сказать, что мой дядя заколдовал полено? – совсем запуталась Агнесс.
– Да ничего он не колдовал! Говорю же, про все те куролесы он от Тома услыхал. В ту ночь. А как услыхал, побледнел страшно и в дверной косяк вцепился, чтоб не упасть. Том ему талдычит – мол, снимите порчу, добрый сэр, будьте милостивы, а дядюшка твой кивает так медленно-медленно, будто пытается сообразить, что же делать. Постараюсь, говорит. Если б еще знать, как так вообще получилось, но постараюсь. Только, говорит, вы меня больше не злите. А то когда женщин бьют – меня как джентльмена это очень огорчает. Том ему поклялся, что пылинки со своей миссис сдувать будет. С тех самых пор у Тома на ферме сплошное благоденствие – хоть палку в землю воткни, на ней сразу яблоки завяжутся. Да и вообще, прижился у нас, оказалось, человек неплохой. Только от выпивки нос воротит, даже от вассейла на Рождество. Так-то вот, – с размаха он поставил в истории точку, но гостья тут же переправила ее в запятую.
– А что же миссис Хейкрофт? – не унималась Агнесс.
– Когда она по улице идет, Том сюртук скидывает и под ноги ей стелет, чтоб туфельки в луже не замочила.
Агнесс надолго задумалась. Она-то рассчитывала услышать совсем другую историю. Что-нибудь о маслобойке и о том, как дядюшка, ухмыляясь, уносит ее под полой длинного сюртука (но потом всегда возвращает, потому что он джентльмен). Что-нибудь о его склонности к розыгрышам, которые распространяются как на прихожан, так и на родню. Ведь не думает же он, в самом деле, что она сошьет то ужасное платье? Всего ведь шутка, правда?
Но картина вырисовывалась странная, а вкупе с тем, что наговорил ей мистер Хант, еще и зловещая.
– Выходит, он колдун? – спросила она неуверенно. – Или… как это… чернокнижник?
– Э, нет, дочка, я хоть стар да сед, а из ума еще не выжил, – Хэмиш облизал ложку и протяжно рыгнул. – Как начну языком молоть, так его люди потом зададут мне жару! Такое устроят, что не приведи Господь.
Загадки множились, как кролики по весне.
