Александр Лонс - Договор
Я молча слушала.
— Так вот, про Пикария Иванова. Потом, после того, как меня "расстреляли", он исчез. Двадцать лет я разыскивал его следы и нашел. Мне пришла счастливая мысль связаться с Высшим авиационным училищем истребителей в Болгарии. И однажды я получил по почте пакет за подписью начальника училища генерал-лейтенанта Болгарской Армии, в котором высылалась мне полная биография этого человека. После начала Великой Отечественной войны он был отправлен на фронт. Летал сам и обучал молодых полетам на уникальном скоростном бомбардировщике. Погиб он в одном из воздушных боев, растратив весь боезапас и израсходовав все горючее. Легендарная личность.
— А как вы ушли? Я хотела сказать, как спаслись из той страшной Челябинской тюрьмы?
— Из Челябинского централа? Очень просто. Расстреливали обычно в подвальных камерах, удаленных от остальных обитателей. Почти повсеместно это происходило практически сразу после вынесения приговора. Когда за мной пришли исполнитель и два конвоира, я поработал с их сознанием, после чего мы поменялись одеждой с этим исполнителем. Это теперь при расстреле должен присутствовать прокурор, начальник и врач. Тогда было проще.
— Теперь не расстреливают…
— Да? Так вот, я заставил их подписать справку об исполнении приговора, после чего забрал все документы себе. Потом исполнителя взяли под руки и повели. А я шел следом, с заряженным револьвером в руке. Когда мы пришли в расстрельную камеру, этого человека поставили на колени, и я ударил его рукояткой по затылку. Он потерял сознание, и его голова свесилась на грудь. Затем я приставил дуло нагана к его затылочной ямке и два раза нажал на спусковой крючок. Обычно выстрел бывает один — трудно промахнуться, если стреляешь в затылок в упор. Был человек — и нету… Одна пуля прошла навылет — между глазом и носом, а другая — через другой глаз. Лицо было обезображено. Потом я беспрепятственно миновал все посты и ушел менять личность.
— А что вам запомнилось в тот момент особенно ярко?
— Опилки! Обычные древесные опилки на полу расстрельной камеры. Весь пол был усыпан. Без опилок никаких расстрелов не проводилось — прострелить голову — это кровищи-то сколько! И доски по стенам. Это от пуль, чтобы не рикошетировали.
— А кто рядом, на другой фотографии?
— А это Виктор Рудаков. Он воевал вместе со мной, летал на штурмовике ИЛ-2, был ранен, но остался жив, вернулся в строй. Виктор Иванович все годы нашего знакомства поражал меня своей эрудицией и энциклопедическими знаниями, он был прекрасным музыкантом, художником, блестящим лингвистом… — Григорий Петрович немного помолчал, задумчиво глядя в окно, на огромный позолоченный купол храма. — Это его и сгубило. Его арестовали прямо на летном поле, когда мы готовились к вылету. Перед тем, как уйти из жизни, Виктор дал мне наказ. И я его выполнил. А наказ я получил такой: разыскать его сына и передать ему, что отец его любил. Не всем воевавшим отцам удалось увидеть своих только что родившихся сыновей…
— Ваша квартира — это какое-то чудо!..
— Я прошу вас обойтись без громких слов и фраз в мой адрес.
— Но это действительно так!
— О, есть множество других таких чудес. Например, некоторые музеи-квартиры.
— Да? И где они?
— Например — в вашем родном Питере. Там есть роскошная квартира Федора Шаляпина. Она сохранилась ценой жизни одного актера из Мариинского театра, которому Шаляпин, уезжая, все оставил. В блокаду в нее стали вселяться самые разные люди, которые принялись жечь мебель, книги. Тогда этот актер стянул все в одну комнату и сумел сберечь очень много реликвий, а сам умер от голода. Его дочка и жена, вернувшись из эвакуации, приняли на себя заботу об этих вещах. Еще пример. Жена и дочь академика Павлова сохранили все так, как было при его жизни. Павлов вообще не позволял прикасаться к предметам на своем столе — и это его распоряжение близкие выполняли и после его смерти. Все до сих пор так и лежит, как при его жизни.
Немного помолчав, он вдруг сказал:
— А вы знаете, ведь меня обокрасть пытались!
— Да? Вас? И как? То есть, я хотела спросить, как такое вообще возможно?
— Да не особенно и возможно. Вот, смотрите, даже в газете пропечатали. Не люблю я эту газетку, но все равно выписываю.
С этими словами он протянул мне номер "Московского Богомольца", показав на заметку в разделе "Быстро в номер" под громким названием — "В "Доме на набережной" пытались обокрасть сотрудника Минобороны". Заметка гласила:
"Попытку ограбления квартиры в знаменитом "Доме на набережной" (улица Серафимовича, 2) вчера ночью пресекли сотрудники милиции и Отдела вневедомственной охраны Юго-Западного округа столицы. Как сообщили нашему корреспонденту в ГУВД Москвы, в 01.07 в оборудованную сигнализацией квартиру ответственного сотрудника Минобороны РФ забрался преступник. Когда он столкнулся нос к носу с работниками милиции, то спустился на землю по тросу строительной люльки и попытался сбежать. Стражам порядка пришлось открыть огонь, и вор сдался. Им оказался двадцатилетний учащийся. Проводится расследование".
— Он ничего не украл?
— Его быстро спугнули, и он побежал. Когда взяли, то при нем ничего моего не нашли.
— Да, забавно.
— Это вам кажется забавным? А странным вам здесь ничто не кажется?
— Что именно? — не поняла я.
— Подойдите к окну.
Я подошла. Посмотрела на белую громаду Храма, на свинцовые воды реки, на набережную, на далекий асфальт…
— Видите?
— Высоко…
— Вот. Вы можете отсюда спуститься по железному тросу?
— Я — могу.
— И я могу. А простой парень? Он не каскадер, и не экстремал. Он всю кожу с ладоней содрал, пока спускался.
— А кто он?
— По всему выходит, что учащийся медучилища. В его кармане найден именной проездной билет. Потом его опознали по месту учебы и соседи по общежитию…
— А сам он что говорит?
— Он ничего не говорит. С того момента, как его привезли в участок, он молчит. Ни единого слова из него не вытянули.
"Привезли в участок?" — странное выражение…
— Молчит, и все?
— Молчит как камень. Уже провели психиатрическую экспертизу и диагностировали биографическую амнезию и афазию. Сейчас он в клинике Сербского.
"Почему не в Институте Сербского?"
— Зачем этот юнец полез именно к вам?
— Сначала я подумал, что его привлекли мои книги.
— Они такие дорогие?
— Да, и не только. Это — сама история. Некоторым раритетам вообще цены нет, и они нигде не фигурировали ранее. А при современном падении нравов в среде молодежи… о присутствующих не говорят… так вот, при современном падении нравов и тяге к быстрому обогащению, любой из томов, стоящих на этих полках, потянет не на одну тысячу долларов. Или как у вас принято изъясняться, — "баксов".
