Александр Лонс - Пансионат
Как-то незаметно наступила зима, а потом и зимние каникулы.
После каникул Лена не появилась. Минула неделя, началась новая, но ее все не было. На мой вопрос, почему ее нет, препод молча пожал плечами — очевидно, факт его беспокоил слабо. Соученики, похоже, только свободно вздохнули — почему-то вид Лены и ее манеры поведения действовали на всех, кроме меня, угнетающе. А я, после учебы, отправился по знакомому адресу. Моя подруга жила на Пионерской улице — самой длинной улице нашего района. Я проследовал привычным путем, подошел к знакомой пятиэтажке, вошел в подъезд, поднялся на нужный этаж и позвонил. После третей попытки дверь открылась и в дверном проеме возник небритый пузатый мужик в синих семейных сатиновых трусах и несвежей белой майке. Из-под трусов торчали кривые волосатые ноги в стоптанных тапках.
— Чё надо? — спросил мужик, дыхнув алкогольным перегаром.
— А Лену можно позвать? — вопросом на вопрос убито ответил я.
— Если ты про старых жильцов, то они съехали.
— Куда?
— В известность не поставили.
Не зная, что делать, я молчал, лихорадочно соображая, как теперь быть.
— Ну? Что еще? — снова спросил мужик.
Я извинился и ушел. В тот момент я больше всего на свете ненавидел этого человека. Мысль, что в красивой и уютной лениной квартирке теперь проживает противный пузатый дядька, от которого несет спиртягой, казалась тогда невыносимой. Какое-то чувство подсказывало, что Лену я больше не увижу.
Чувство, надо сказать, ошибалось.
15. «Исчезнувший меч»
Со своей первой любовью я повстречался ранней весной на какой-то питерской конференции по информационной безопасности, куда меня затащили случайные знакомые. Все произошло как в сказке. Она посмотрела на меня, я посмотрел на нее, и мы сразу же узнали друг друга.
Лена стала похожа на свою мать, но все равно сохранила что-то прежнее, и ошибиться казалось невозможным. Но это стал уже совсем другой человек. Мы разговорились. На ее просьбу уйти по-английски и прогуляться, я сразу же согласился. Конференция нас интересовала слабо, и по обоюдному согласию мы перебрались в какой-то пивной бар. Довольно скоро ударились в воспоминания — помог выпитый алкоголь. Потом некоторое время мы бесцельно слонялись по морозным питерским улицам. Хмель быстро выветрился, и когда мы совсем замерзли, то поехали к ней домой. Греться.
Она жила тогда в центре Петербурга, на Садовой. В этом имелись как положительные, так и отрицательные стороны. Плюсом было то, что рукой подать и до Мариинки, до Никольского собора, до Сенного рынка, до Юсуповского сада. А минусом, что рядом почти не было зелени, двор-колодец казался похожим на каменный мешок, а улицы и автомобили создавали непереносимую гарь и вонь круглый год. Видимо, начав рассказывать, она уже не могла остановиться, поэтому, пока мы шли по Садовой, Лена, загибая пальцы, выискивала хорошие и плохие стороны месторасположения собственной жилплощади. Так, размышляя и подсчитывая очередные плюсы и минусы, мы подошли к решетке Юсуповского сада, у которой, как всегда, несмотря на холод, сидели тетки и бабки, торговавшие всяким разным старинным барахлом. Некоторых продавщиц Лена знала лично, а у одной из них иногда покупала старые книги. То была образованная, очень начитанная старушка, филолог по профессии, с огромной домашней библиотекой. Она всегда хвалила Лену за выбор той или иной книги, говоря, что современные молодые петербурженки часто понятия не имеют, кто такой Шарль Бодлер или Артюр Рембо, а Лена, дескать, девушка правильная и интеллигентная. Впрочем, Лена не очень-то распространялась о собственном высшем филологическом образовании.
Рядом с торговавшей книгами бабкой, сидел некий угрюмый тип, перед которым лежало всего несколько предметов. Вещи меня заинтересовали. Это были сделанные с необыкновенным мастерством и удивительным профессионализмом медные и бронзовые черепа. Человеческие, в натуральную величину. Качество их изготовления поражало. Ткнув в один из них, я спросил, сколько стоит. Мужик мрачно, и как-то оценивающе, посмотрел в мои глаза, несколько секунд помолчал, а потом заломил такие деньги, что сразу же пришлось отойти в сторону. Торговаться не хотелось: что-то подсказывало — серьезно сбить цену все равно не удастся, а подходящих финансов в моих карманах тогда просто не было.
Квартирка у Лены в ту пору была хоть и вполне отдельная, однокомнатная, но некогда переделанная из части прихожей и большой кухни огромных, когда-то барских апартаментов. Как только мы вошли, за дверями нас сразу же встретила кошка. Грациозная, короткошерстная, в блестящей, абсолютно черной шубке, она недовольно муркнула в ответ на мое приветствие и, высоко задрав хвост, ушла вглубь квартиры. Квартира была странная, можно сказать несуразная, но, тем не менее, очень уютная. Вот эта-то квартира, когда-то доставшаяся Лене от матери, и стала первым номером в списке тем нашего разговора после прихода в тепло. Лена жила здесь с четырнадцати лет. Она расставила свои только что купленные книжки на антикварном комоде, полюбовалась на комнату, на вид из огромного старинного окна с широчайшим подоконником и сказала, что, оставшись одна и без матери, живет в центре Петербурга только благодаря этой квартире.
— …Моя мама трудилась наемной убийцей, киллером, — рассказывала Лена, когда мы уже не только немного отдохнули, но уже и как следует что-то выпили. — В юности она занималась биатлоном, а потом стрелковое мастерство перешло в профессию. Такая у нее была работа. Кстати, — ты не бойся, говорить можно свободно: стены толстые, перегородки сделали из кирпича, жучков нет, а телефон тут не подслушивает — я проверяла. Думаешь в то время, при советской власти, не существовало профессиональных убийц? Были, и к их услугам обращались разные люди, но чаще всего государство. Естественно, что работа маскировалась, имелась некая официальная служба, но это и сейчас часто так бывает, только киллеров развелось сильно больше. Конкуренция, чтоб ее. Короче, я узнала о ее делах случайно, когда мне было лет тринадцать. Меня тогда так поразило, что моя любимая мама убивает людей, что я впала в какой-то ступор. Что-то произошло с моей психикой. Естественно меня лечили, таскали по врачам, но никто ничего не понимал, правду же о причине не скажешь…
Ленина кошка тем временем отнеслась к моему здесь нахождению с явной и плохо скрываемой неприязнью. Она повернулась задом, поджала по себя лапки и тихо лежала так, давая всем понять, как гнусно ее оскорбили в лучших чувствах, приведя в ее дом какого-то незнакомого мужика. Но из комнаты не уходила, а внимательно прислушивалась к нашим разговорам.
