Дарья Кузнецова - Дым и зеркала
Мало кто об этом знает, но Разрушители являются лучшими эмпатами из всех магов. Мы очень отчётливо видим эмоции других людей, пожалуй, кроме Иллюзионистов. Потому что нас учат их разрушать, оставляя только чёрный беспросветный страх. А, может, потому, что мы сами весьма ущербны в этом вопросе.
Кажется, главной причиной эмоционального срыва госпожи магистра стало не нападение, а дестабилизирующее воздействие силы Его Величества, лишившее девушку защитного кокона иллюзий. Удар же трёх сопляков-Разрушителей просто добил последний барьер, тонкую плёнку сиюминутных впечатлений, ощущений и мыслей, выдернув на поверхность всё, что было внутри. Хотя внутри было удручающе мало; в основном, подавляющий, мучительный и выматывающий страх в той концентрации, которую очень сложно встретить в одном-единственном живом существе. Кажется, всё существо Лейлы под слоем иллюзий состояло из этого незамутнённого концентрированного ужаса. Фоном к страху шло одиночество, неуверенность в себе, и… ещё куча больших и маленьких страхов.
А единственное светлое пятно в этой мешанине бесконечных кошмаров совершенно выбило меня из равновесия.
Нежная и какая-то болезненная, одинокая отчаянная привязанность вроде той соломинки, за которую хватается утопающий. И объектом этой самой привязанности был я. Это было бы сложно определить, не окажись мы один на один в момент её столь сильного эмоционального всплеска. Причём, судя по глубине и силе чувства, оно было очень давним.
И вот тут я совсем ничего не понимал. Откуда?! Я точно знал, что в глаза не видел эту девочку до недавнего столкновения у Пира!
Хм. А ведь в тот раз она тоже повела себя странно. Не тот человек госпожа магистр, чтобы упасть в обморок просто оттого, что кто-то внезапно к ней подошёл. Если только она не считала этого «кого-то» давно и безнадёжно мёртвым.
Ох, чувствую, стоит прижать-таки друга к стенке и подробно выяснить.
«Точнее, задать один-единственный вопрос», — понял я, вдруг вспомнив ненароком оброненную Пиром фразу. Неужели его ученица умудрилась тогда влюбиться в мой портрет?
Все эти соображения вертелись в голове, пока я занимался крайне непривычным делом: успокаивал плачущую девушку. Она отчаянно прижималась ко мне всем телом, предпринимая попытки закопаться куда-то под рубашку, и плакала навзрыд. Но довольно быстро затихла, лишь изредка судорожно всхлипывая. Я чувствовал, как страхи медленно отпускают её, вновь прячась куда-то в глубины сознания, и не спешил прерывать непривычную и в чём-то даже безумную сцену.
Уж очень странные мысли, и даже чувства я сейчас испытывал к этой девочке, и не мог бросить всё на самотёк, не разобравшись в них до конца.
Во-первых, такое её сильное и неожиданное чувство невероятно льстило, и это была довольно низкая, но вполне ожидаемая эмоция.
Во-вторых, присутствовала определённая неловкость от всей ситуации в целом и некоторое чувство вины. Слишком уж, по справедливости, неподходящим объектом я был для столь сильного чувства девочки, вполне годящейся по возрасту мне в дочери. Измордованный жизнью до полной потери смысла существования калека, — вот уж достойный девичьей любви персонаж!
В-третьих, было неожиданно чувствовать себя не раздражающим фактором, вызывающим страх, а поддержкой в его преодолении. Неожиданно приятно.
В-четвёртых, и это приходилось признать, мне было приятно держать её в объятьях. По-человечески, даже, скорее, по-мужски. Приятно было чувствовать, как пальцы путаются в мягких завитках рыжих волос; как торопливо, по-птичьи, совсем рядом колотится глупое девичье сердце, зачем-то пустившее к себе такого странного жильца.
А, в-пятых, и вот это уже почти пугало, я чувствовал к этой девочке какую-то непонятную смесь сочувствия, нежности и желания защитить.
Пугало всё это не столько возможными последствиями, сколько… Я уже настолько прочно забыл, каково это — чему-то радоваться и чего-то хотеть! Речь не о естественных потребностях, вроде сна или еды, а об иррациональных, имеющих эмоциональную природу.
Последними стремлениями, в которых растворилось моё сознание, были желание умереть и жажда мести, но то время я, к счастью, помнил довольно смутно. А с момента пробуждения в госпитале всё вокруг происходило само собой, без моего непосредственного участия. Я безразлично плыл по течению. Лечиться? Значит, лечиться. Читать лекции по тактике? Не вопрос. Идти в Сыск? Нет ничего проще. Не помогали друзья и знакомые, не помогали кровники. Могли помочь близкие родственники, но из них у меня были только родители, а они уже очень давно умерли.
И вот внезапно, посреди улицы, на фоне превратившейся в пыль брусчатки и людей, эта странная доверчивая девочка, которую я вижу третий или четвёртый раз в жизни, вызывает во мне искренний, настоящий эмоциональный отклик, в возможность чего уже перестали, по-моему, верить все возившиеся со мной Целители!
В общем, до прибытия дежурной группы я пребывал в растерянности, на которую, кажется, имел полное право. А потом…
Надо было видеть лицо Ренара в тот момент, когда он меня опознал и понял, что я делаю. А уж когда я принялся отцеплять смущённую и полностью опустошённую эмоциональной вспышкой девушку от собственной рубашки, и, более того, подхватил эту девушку на руки… кажется, коллега был близок к обмороку. Парень, конечно, традиционно принялся нести ахинею, но делал это с настолько шокированным выражением лица!
Присутствие рядом госпожи магистра оказалось воистину чудодейственным. Я, например, неожиданно вспомнил, что такое чувство юмора, и, более того, вспомнил, что у меня это чувство до определённого момента даже было, и героически держалось до самого конца личности в целом. А вот сейчас оно, кажется, воскресло.
Держать Лейлу на руках тоже оказалось приятно. Но это всё-таки была не самоцель; я просто опасался реакции со стороны девушки на трупы, если их можно так назвать. Конечно, после Безумной Пляски для неё это должны быть мелочи, но зачем лишний раз травмировать и без того явно нездоровую психику? Нет уж, со своим внезапно обретённым желанием защищать я бороться не собирался.
Последние годы я довольно смутно помнил, что это такое — испытывать эмоции и желания. У Разрушителей вообще с этим зачастую определённые проблемы, даже у более нормальных, чем я, но всё-таки до полного равнодушия, как правило, не доходит. Просто чувства все смазанные, приглушённые. На фоне силы эмоций, например, Лейлы, чувства любого, даже самого «нормального» Разрушителя — это бледная тень, намёк на ощущение. Считается, что Разрушители подсознательно, а то и сознательно стремятся уничтожить даже эту малость, но таких на самом деле меньшинство; немного людей с детства мечтает стать равнодушной машиной для убийства. Обычно мы за собственные ощущения, так называемые «привязки», цепляемся весьма старательно. Просто делаем это довольно… неуклюже, потому что руководствуемся в процессе исключительно логикой и разумом, и результат часто оказывается противоположным тому, к которому мы стремимся.
