Лада Лузина - Мой труп
Все эти влюбленности слипались в памяти в единую кучу, как переваренные пельмени. Я не могла их разделить. Я помнила фабулу - Вову, застрявшего в форточке, плачущего Алика, орущего Колю, - но не могла воскресить ощущений. Я не помнила, кому я говорила «люблю», а кому «мне нравятся твои ноги и зад». Не помнила, на каком «Я люблю тебя» я усомнилась в своих словах, а на каком начала тупо лгать. Когда «люблю» показалось мне откровенно смешным и когда - скучным? Я не помнила смысла «люблю»!
И если мне все же удавалось его оживить, я вспоминала Костю… Я не лгала. Я давно разлюбила его. Но оставила его на память - свою единственную, большую, как небо, любовь. Оставила как памятник - я тоже любила когда-то. И осталась его и только его идеалом. В мои годы поздно менять параметры идеальности. Поздно менять табличку на памятнике «Моя единственная большая любовь - мой друг Костя».
Интересно, в какой день, в какой час ты проходишь dead line - точку невозвращения и перестаешь наживать новых друзей, принимать новые идеи и начинаешь донашивать - подруг, любови, любовников, мужей, идеалы, привычки, взгляды на жизнь?
Быть может, точка невозвращения - и есть настоящая смерть?
- Скажи, - я выпихнула Сашика из объятий и стерла большим пальцем слезинку под его глазом, - а ты не жалеешь, что перестал быть актером?
- Почему перестал? - удивился он. - Я актер. Я работаю. Я веду вечеринки. И ставлю их… Это та же работа. Ты б видела, сколько мне во вторник подарили цветов. И меня многие знают. И Марлене, моей ведущей, так понравился сюжет про собаку. Она обещала позвать меня на «М-1»… И я не халтурю. Я вкладываю душу.
- Ты, наверное, счастлив.
Если Сашик не заметил, что почти гениальный театральный артист Александр Пилипко давно мертв, если он верит в свою роль «Я артист» и как настоящий артист способен вжиться в нее так сильно, что прочее кажется ложью, - это его счастье.
- А ты никогда не думал, что вам с Янисом лучше расстаться?
- Чтобы вы были вместе? - Сашик упрямо донашивал ревность ко мне, как и свою профессию и свою «почти гениальность».
- Но вы все время ссоритесь.
- Но мы миримся! - Саше понадобилась четверть секунды, чтоб вжиться в их вечную любовь. - Ты не видела… Костя стоял вчера на коленях. Он говорил, что я его мальчик, его Лукаш… Знаешь, я иногда специально с ним ссорюсь. Я так люблю, когда мы миримся. Когда мы начинаем мириться, мы такие, как раньше… Ты понимаешь меня?
Я отлично понимала его.
После каждой неудачной попытки покончить с собой я снова ощущала себя живой - Сашик провоцировал ссоры, чтоб почувствовать любовь. Хоть на миг! Но он всегда жил мигом. Он мог вжиться в миг. Он верил лишь в миг - не веря ни в «после», ни в «до». И ради этого мига вновь и вновь воскрешал любовь, ставшую трупом.
Но была ли она вообще, их любовь? Или Костя всегда любил того Лукаша из чародейской «Лесной песни»? В настоящем Сашике Костю раздражало едва ли не все. Или Костю раздражало именно то, что он любит Сашика, несмотря на его неидеальность, любит, несмотря ни на что? У них действительно была роковая любовь. Четырнадцать лет! Я знала не много гетеросексуальных пар, которые прожили б столько. Так какая разница, жива их любовь или нет? Была или нет?
Или в глубине души Костя понимает: его не сможет любить никто, кроме Сашика - урожденного героя мелодрамы, готового всем пожертвовать, все простить, все стерпеть ради любви! Костя никогда не признается себе в столь неидеальном понимании. Сашик любит не Костю - он любит свою любовь! В его возрасте поздно менять любовь всей своей жизни - сделать это все равно что признать: твоя жизнь не стоит гроша.
Но какая разница, если оба давно находятся там - за пределами точки невозвращения - там же, где Орфей с Эвридикой…
А я?
- Костя всегда любил тебя больше, - сказал Сашик.
Он ждал, что я буду разубеждать его. И я оправдала его ожидания:
- Наоборот. Он любил только тебя. Он бросил меня. Два раза.
- Нет, - Сашик мотнул головой. - Когда я сказал, что у вас, быть может, любовь, Костя психанул и сказал, что если бы ты вышла замуж за эту проститутку Андрея, ты б для него умерла.
- И, по-твоему, это свидетельство его огромной любви? «Тогда о чем это свидетельствует? - осведомился Игнатий. - И что дает нам та сцена?»
«…если бы ты вышла замуж за эту проститутку Андрея, ты б для него умерла».
«…мне легче убить тебя, чем поверить, что ты настолько не понимаешь меня!»
* * *
Самое странное, что в этот миг я впервые поняла, как сильно Костя Гречко любит меня. Как сильно я люблю его до сих пор. Или память о нем… Или веру в нашу дружбу. Иначе бы там, на улице, мне не стало так больно.
Почему я не поняла это раньше?
Я знала ответ.
Потому, что в тот же миг мне пришлось бы мучительно разочароваться и в этой любви, и в дружбе.
«Сцена показывает, - скрипуче объяснила я шефу, - что герою проще убить героиню, чем признать, что она неидеальна… Проще сдать в милицию, вычеркнуть и позабыть, чем разлюбить ее!»
Я должна была закричать. Захлебнуться своим осознанием. Но я испытывала лишь удивление. Надменное удивление театрального критика:
«И как героиня пьесы могла быть такой замечательной ничего не замечающей дурой?»
Кем я была для него?
«Кукла наследника Тутси», - дразнила меня Арина (она никогда не верила в нашу гей-дружбу!). «Гей-дура» - именовала себя я на пике несчастной любви. Я всегда знала правду. Но, глядя в упор, не узнавала ее!
Я спрыгнула с пуфика. Я узнала его! На нем-то мы с Костей и просидели нашумевший гастрольный спектакль Моссовета, позабыв войти в зрительный зал.
Я встала на колени, сложилась втрое, заглядывая под сиденье.
- Что ты делаешь? - возбудился Сашик.
Я не верила, что найду ее там. Но она честно ждала меня там - пристроенная в деревянную щель чумазая от пыли бумажка.
- Что это?
- Я положила туда, - сказала я.
Я любила оригинальные решения! У меня не было карманов на платье, мы с Костей пошли курить в мужской туалет. Я собиралась вернуться за ней. И вернулась.
Я развернула бумагу:
Ты жадный труп отвергнутого мира,
К живой судьбе прикованный судьбой.
Мы, связанные бунтом и борьбой,
С вином приемлем соль и с пеплом миро…
Ты вопль тоски, застывший глыбой льда!
Сплетенье гнева, гордости и боли,
Бескрылый взмах одной безмерной воли,
Средь судорог погасшая звезда…
Умершие, познайте слово Ада:
«Я разлагаюсь с медленностью яда,
Тела в земле, а души на луне».
Вокруг земли чертя круги вампира,
