Никита Аверин - Охота на Нострадамуса
Из здания лаборатории выходили молча, ровной поступью палачей, покидающих место казни. В центре группы на тележке подталкиваемой четырьмя людьми покоился механизм, стоивший жизни нескольких десятков сотрудников Аргоннской лаборатории, превратившейся в безмолвный склеп, наполненный разбросанными телами расстрелянных сотрудников, которым в обычный осенний день, так и не посчастливилось вернуться домой. Убийц имевших четкий приказ это не трогало. В живых не оставили никого. Жизнь лишь разменная монета в большой игре, ставки в которой мерялись только цифрами с многочисленной вереницей нулей. Деньгами, которые пахли кровью.
— Дайте нам уйти! — первым шагнув на крыльцо озаряемое сполохами полицейских мигалок, в отблесках которых мельтешила дождевая морось, зычно рявкнул главарь, не мигая смотря в безликие зрачки нацеленных на группу оружейных стволов. — И никто больше не умрет!
— Бросить оружие!
— Я сказал!
— Бросить оружие, или мы открываем огонь!
— Это последнее слово? — сохраняя ледяное спокойствие, главарь свысока оглядел скопление окруживших подъезд к зданию лаборатории скопление полицейских машин.
— Повторяю! Бросить оружие и лечь на землю! — усиленный мегафоном голос едва заметно дрогнул. — Руки за голову! Сдайте ваше оружие…
— Как скажете! — рявкнул главарь и неуловимым для полицейских жестом подал сигнал караулившим тележку с Магнето-16 подельникам.
Над двором, едва различимый сквозь шум налетающего осеннего ветра и шелест дождя послышался тихий писк активированного прибора, установленного на тележке, которую захватчики вытолкали из вестибюля.
— Что за хрень, — растерянно пролепетал кто-то из полицейских, смотря на зажатый в вытянутых руках пистолет, который мелко подрагивая, и водя из стороны в сторону вороненым стволом, внезапно упрямо потянулся в сторону крыльца, оккупированного террористами.
В следующий миг к его возгласу добавился удивленный ропот укрывавшихся в засаде напарников, чье оружие, повинуясь новой неведомой силе, вырвалось из рук, стремясь в сторону холла.
— Повторяю, — из последних сил стараясь удержать рвущийся из рук ствол, прошипел командир группы захвата, чувствуя как неведомая сила, сводя мышцы, незримым прикосновением касается челюсти. В следующий миг он сдавленно захрипел, и зажал рукой рот, из которого с фонтаном крови, разорвав губы, вылетел металлический штифт скрепляющий половинки челюсти, когда-то раздробленной выстрелом пьяного отморозка, и стоившего нескольких мучительных месяцев пребывания в кабинете стоматолога, чьи услуги не покрывала страховка. — Что ты стоишь? Помоги…
Но прикрывающий его напарник — совсем молодой парень, только что выпущенный из академии, игнорируя муки рухнувшего на землю командира, во все глаза смотрел как припаркованная рядом патрульная машина, поставленная на ручной тормоз, словно повинуясь палочке невидимого чародея, сама по себе, вспарывая травяной настил намертво заблокированными колесами, медленно поползла вперед. Натужно заскрипело железо, звонко разорвалось, брызнувшее стеклянными каплями лобовое стекло. Кто-то отчаянно закричал. Патовая ситуация во дворе на глазах у участников с обеих сторон, стремительно превращалась в сюрреалистическую фантасмагорию, не способную подчиниться никаким нормам человеческой логики. Оружие, автомобили и фрагменты амуниции полицейских стягивались к крыльцу лаборатории, словно притягиваемые невидимыми лесками. Через секунду, которая вязко тянулась, словно в замедленной сьемке, все было кончено.
Загрузившие в фуру добычу налетчики ушли без единого выстрела.
* * *Аэропорт имени Кеннеди не спал ни днем, ни ночью. Беспокойно гудящий, словно терзаемый духом и окрещенный именем тридцать пятого президента, чьи стремления и мечта изменить страну в миг перечеркнула чертова пуля, а саму фамилию казалось, сглазило провидение, или просто отвернулся Господь, благословивший Америку, но почему-то поленившийся помазать восходящий на престол клан коренных американцев. Бог, похоже, вообще не жаловал именитых Джонов. Сначала в 64-ом, потом в 81-м. Хотя чтобы было со страной, останься Кеннеди жив, или промахнись Освальд? Если бы Чэпмен не выстрелил несколько раз. Кто знает? Отменили Луну и Вьетнам? Вряд ли. Политика построена на коррупции, лжи и войне, чтобы там не кричали рифмоплеты в предвыборных агитациях или в тщетных хипарских призывах рок-звезд. Ложь. Шанс, о котором так настойчиво просили по всем радиоволнам, миру так никто и не дал, ибо мессию распяли. Нелепо и неожиданно, у порога собственного дома. Как и всегда. Жизнь — борьба. Политика — война. Люди покупают войну. В докладе Уоррена до сих пор значится, что Кеннеди был задавлен пьяным водителем. Кто это прочитает? Это так же интересно простому обывателю как сезонная миграция южноафриканской тли, о которой бубнят по Дискавери дождливыми субботними вечерами. Вот почем нынче человеческая жизнь. Так же как и всегда — цена ей — ноль. Президентов не выбирают, ими добровольно становятся, принося свои мечты, жизнь и время на алтарь массе, которой по большому счету на все плевать. Словно все только и затевается лишь для того, чтобы потом зубоскалить и гоготать над ними в Симпсонах или Сауз парк. Интересно, а в США мог бы быть черный президент? Черный. Да за это слово тебя быстрее настрогают в миску бездомной собаки, чем ты успеешь сосчитать до двух. Но теперь же равенство. Времена ниггеров и кукурузных плантаций давно в прошлом, и белый «конгрессмен» белозубо улыбается с разрисованной сленговыми оскорблениями предвыборной листовки, которыми обклеивают сквер. Как далеко мы способны зайти в превозношении слова «демократия»?
— Лук нужно?
— Нет, парочку оливок.
— Красивый.
— Извините?
— Перстень у вас красивый, — зачерпнув из миски с нарезанными черными колечками продавщица указала на лежащую на прилавке руку. — Вы музыкант?
— Н-нет, — он поспешно убрал руку, оставив на пластиковой подставке двадцатку. Может даже слишком поспешно. — Сувенир. Спасибо.
Черт! Хэнк расплатился с веснушчатой девчонкой за горячий клаб-сэндвич в хрустящем пакете и, переставив колу с подноса, присел за свободный столик под любопытным взглядом продавщицы. Ну что она уставилась, Хэнк беглым взглядом оглядел кафе — у прилавка как назло никого не было. Лишнее внимание ему сейчас совершенно ни к чему. Возящаяся за прилавком девчонка продолжала поглядывать, сузив глазки. Вспоминает. Небось приняла его за какого-нибудь басиста или барабанщика, потерявшегося или попросту свалившего от своих на гастролях. Из этих новомодных. Или что еще хуже за гея. Сувенир. Ну, он и сказанул! В это момент перед продавщицей вырос здоровенный необъятный толстяк, заслонив ее и Хэнк расслабившись принялся за еду.
