Эр-три (СИ) - Гельт Адель

Во-первых, человек был синим. Не в том смысле, который остроумно вкладывают в это слово советские граждане, а буквально, на самом деле, будто в крови его содержалось не родное соединение железа, а пристойный, разве что, глубоководным жителям, медный гемоцианин.

Во-вторых, огромные глаза человека были ярко-красными: не налиты гневливой кровью, не поражены лопнувшими сосудами, а просто красными, равномерно и, как будто, сами по себе.

В-третьих, ему оставалось просто открыть рот, чтобы я испугался окончательно, и возможно, повел себя как-нибудь позорно в случае, если бы за темно-синими губами обнаружились внушительной длины зубы-иглы, равномерно занимающие всю челюсть.

К счастью, никаких игл не оказалось, и пугаться я, в общем, перестал: и легенды, и вполне научная антропология, утверждали однозначно: нет зубов — не фомор.

Фоморов я боялся рефлекторно. Отношение это разделяли, наверное, все уроженцы Севера, особенно — жители Большого Острова (зеленого по названию и белого по сути), а также любого из Островов Малых, включая даже относительно южный Придайн.

Фоморы, демонические жители некоего иного плана, куда более холодного и волшебного, чем наш, существовали в мире, наверное, всегда: упоминания о чудовищных нелюдях, синекожих, красноглазых и иглозубых, содержались даже в отчетах полярных экспедиций царства Урарту и республики Атлантида.

Все исследователи сходились на общем выводе: фоморы настолько опасны для человека, что следует вообще остановить северную экспансию!

С началом череды климатических оптимумов (во время одного из которых, кстати, было опрометчиво дано название Гренландии), люди принялись расселяться в сторону севера, и с фоморами, неизбежно, столкнулись.

Решительные военные действия, стоившие северным народам десятков тысяч молодых жизней, позволили перебить почти всех чудовищ, запечатав проход на их родной демонический план, но недобитки этой чуждой расы еще очень и очень долго терроризировали человеческий Север.

Именно поэтому Синий Ужас внушался каждому исландскому ребенку с самого рождения, и, хотя паровые машины, электрические провода и плотность населения давно положили конец чудовищным сказкам в самой их основе, ужас поселился в самом человеческом существе, воспринимаясь традиционно и почти инстинктивно.

В общем, человек не оказался фомором, бояться я его перестал, но опасаться, исключительно на всякий случай и исходя из неоднозначной его службы, постановил и принялся.

- Товарищ, Вам нехорошо? - на отличном норске осведомился государственный полицейский.

- Есть немного, - на том же языке согласился я. - Вчера еще только получил по голове тротуаром, знаете ли.

- Тогда садитесь, пожалуйста, - предложил чиновник.

Я огляделся. Ближайший присутственный стул оказался, в ряду точно таких же изделий, у дальней стены. Садиться к той стене показалось нелогичным: перекрикиваться через почти двадцать метров пространства не очень удобно, особенно, когда речь идет о потенциально важной беседе.

Не-фомор изобразил лицом некоторую забывчивость: более эмоциональный человек уже хлопнул бы себя ладонью по лбу. Этот же к-счастью-не-фомор, ладонью своей взмахнул: тренькнули тонко эфирные струны, и стул, самый ближний в ряду, бесшумно сдвинулся так, чтобы стоять у самого стола, только с моей стороны.

Я поспешил воспользоваться предложением: стоять, особенно после пережитого ужаса, было сложнее, чем сидеть.

- Здравствуйте, товарищ! - положительно, норском местные жители владеют не хуже британского, что, впрочем неудивительно — граница Великой Норвегии когда-то проходила тут совсем недалеко и было это относительно недавно.

- Имя мне — старший майор государственной безопасности Дмитрий Рудольфович Транин, можно по фамилии или званию, сообщил почти-точно-не-фомор. - Я вызвал… точнее, пригласил Вас для беседы о вчерашнем происшествии.

Я посмотрел на старшего майора с некоторым значением.

- Нет, что Вы! Вас никто ни в чем не обвиняет! - поспешил разрешить мое сомнение товарищ Транин. - Равно как и Вашу, - старший майор бросил быстрый взгляд, каковой я скорее угадал, чем увидел, на дверь, - равно как и товарища переводчика.

- С удовольствием и тщанием отвечу на Ваши вопросы, господин полицейский, - решил немного похулиганить я. Транин, впрочем, и ухом не повел: то ли обладал нечеловеческой невозмутимостью, то ли просто привык к легкой фронде со стороны подопечных граждан.

Продолжили.

Сначала полицейский потратил почти десять минут на то, чтобы убедить меня: к помощнице моей претензий нет ни у государства в целом, ни у тайной полиции в частности. Что очевидный испуг ее вызван общей женской впечатлительностью, что сама Анна Стогова у государственной безопасности на очень хорошем счету, что иначе никто и не подпустил бы ее к работе со столь важным (в этот момент я рефлекторно расправил плечи и принял солидный вид) иностранным специалистом.

Далее, от меня лично требовалось всего лишь дать показания, точнее — подробнейшим образом рассказать о том, что и как происходило накануне.

- Ваш рассказ, профессор, - тон собеседника на секунду стал как бы извиняющимся, - будет детально изучен нашими особыми специалистами. Поймите правильно: к Вам претензий нет, но история эта, вопреки мнению командиров народного ополчения, имеет отчетливый, скажем так, привкус. И запах. Так себе пахнет, в общем, запутанно и опасно.

Прозвучало до крайности логично: мне и самому уже казалось, что череда вчерашних случайностей укладывается в некую схему, и за схемой этой все отчетливее угадывается чужая воля, пугающая и непреклонная.

Поэтому я, стараясь не опускать важных деталей и не вспоминать о не имеющем значения, описал весь свой вчерашний день, умолчав только о беседе с пилотом глайдера: создавать хорошему человеку проблем не хотелось.

Старший майор в это время смотрел на меня, немного наклонив набок лобастую голову, и вяло шевеля пальцами правой руки: очевидно подчиняясь шевелениям этим, бегало по бумаге блестящее никелированное перо, оставляя строчки ровные, но совершенно непонятные. Почти неслышно вздрагивали тонкие эфирные струны: видимо, так велся письменный протокол.

…- Что же касается элофона, - почти закончил я короткую свою сагу, - то вот он.

Элофон, героически спасший меня от не очень мощной, но очень опасной, пули неведомого калибра, оказался на рабочем столе полицейского. Был он завернут в то ли чехол, то ли футляр, что я купил в тот же, полный событий, вчерашний день. Чехол превратился сейчас в небольшой плоский мешочек: именно такая форма показалась наиболее актуальной псевдодемону, обосновавшемуся где-то внутри плотной черной ткани.

- Вы, профессор, крайне везучий индивид, знаете ли, - зримо обрадовался беспристрастный до того совсем-уже-точно-не-фомор. - Я ведь правильно понимаю, Вы приобрели вот это, - старший майор указал на полный деталей мешочек, - за несколько минут до, назовем его так, Инцидента?

Это именно так и было, и я поспешил согласиться.

- Этот футляр — в недавнем прошлом, кофр защищенный малый, полиморфный, «Tschelkunchick»! - обрадовал меня полицейский. - Их сняли с обеспечения organov и выпустили в свободную продажу меньше месяца назад. Программа конверсии, знаете ли…

Оказалось, что черный то ли чехол, то ли футляр, то ли — сейчас — мешок, был разработан в далеком одна тысяча девятьсот восемьдесят первом, буквально в год моего рождения, в целях материального обеспечения сотрудников народного ополчения.

Мешок этот, за счет специального материала и внедренного в структуру малого демона, умел и до сих пор умеет принимать любую форму, а главное — гасить энергию удара, распределяя ее, в зависимости от настроек, или по максимально доступной площади, или собирая энергию эту внутри себя.

Второй режим был предназначен для оперативного уничтожения секретных документов, и, на мое счастье, именно он оказался включен в моем случае.