Павел Амнуэль - Удар гильотины
Манн покачал головой.
– Нет, – сказал он. – Все гораздо проще. Дайте мне пленку с записью голоса шантажиста, и полицейские эксперты сравнят ее с вашей записью и записью голоса Койпера…
– У меня нет этой пленки, – вздохнул Ритвелд, – я ее уничтожил.
– Почему?
– Вы не понимаете? Она была связующим звеном между мирами. Я не хотел. Я хотел остаться здесь.
– Вы уничтожили важную улику, – недовольным голосом сказал Манн. – И сейчас я не знаю – была эта запись или вы все выдумали. Как и историю с меняющимися картинами.
– Выдумал? – с недоумением проговорил Ритвелд. – Вы мне не верите? Зачем мне лгать?
– Вы верите себе, Христиан. Я знаю множество людей, которые верят в собственные фантазии. А есть факты. Койпер умер от обширного инфаркта – это подтверждено результатами вскрытия. Он не мог быть отравлен – если и была коробочка с лекарством, я ее потерял.
– А рассказ Питера…
– Так же, как ваш, Христиан. Он хотел показать, что был в тот вечер не в себе, хотел отвлечь внимание от разговора. Возможно, он решил, что чем нелепее рассказ, тем меньше я или полиция будем придавать значение его словам.
– Значит…
– Вы хотите, чтобы я дал вам письменный отчет о своей работе? – деловито спросил Манн. – Не забудьте, одна из этих картин – моя. Не сама картина, понятно, а ее стоимость.
– Я это помню, – медленно сказал Ритвелд, глядя на Манна так, будто перед ним сидел не детектив, которому художник поручил расследование преступления, а сам преступник, которому по странному стечению обстоятельств выпало сыграть роль сыщика. – А если…
– Что? – спросил Манн.
– Если я не продам картины?
– Значит, я останусь без гонорара, – Манн пожал плечами. – Но вы их продадите. Я уверен. Вы не станете держать их у себя, потому что не захотите медленно, но верно сходить с ума. Если каждый день видеть, как на мертвых холстах меняется изображение…
– Да, – пробормотал Ритвелд, – вы правы. Я должен их…
Он замолчал, налил себе полную рюмку коньяка и выпил одним глотком.
– Христиан, – осуждающе сказала Кристина, – не надо бы вам пить так много.
– Криста, – сказал Ритвелд, бессмысленно улыбаясь – похоже было, что он уже потерял над собой контроль, – мне сейчас сказали, что я никого не убивал. Разве это не повод напиться? И ради Бога, ребята, оставьте меня, хорошо? Я хочу побыть один.
Кристина и Тиль посмотрели друг на друга и поняли, что им действительно лучше оказаться в другом месте. Совсем в другом. Может, в том, что изображено было на третьей картине Ритвелда – той, где солнце прицепилось к шпилю какого-то здания в каком-то районе какого-то города, только похожего на Амстердам, а на самом деле совершенно другого, и в этом городе можно было забыть обо всем, можно было остаться вдвоем даже в самой шумной толпе, потому что это был город личностей, и толпа, если бы им довелось ее встретить, была бы группой личностей, и личностями были дома, и шпиль, и облака в небе, и заходящее солнце, и уж, конечно, они сами – двое, пожелавшие быть друг с другом.
– Позвоните мне утром, – сказал художнику Манн, взял Кристину под руку и пошел к двери, не оборачиваясь.
– Да-да, – рассеянно проговорил Ритвелд.
Кристина молчала, пока они спускались по узкой крутой лестнице, холл был пуст, и улица была пуста, по-прежнему горел лишь один фонарь, и, выйдя из дома, Кристина высвободила свой локоть из крепких пальцев Манна и сказала твердым, не терпящим возражений голосом:
– А теперь, дорогой Тиль, хватит играть. Вы пощадили Христиана. Почему?
Манн повел шеей, говорить ему не хотелось. Ему хотелось стоять молча, а лучше всего – оказаться в одном из тех миров, что описывал Ритвелд, и там встретить эту женщину, там она будет другой, и там он сможет сказать ей не то, что должен, а то, что хочет. Хорошо быть человеком с воображением, можно уйти в любой из тобой созданных миров, и никто там тебя не достанет, особенно если еще и накачать себя коньяком, что, мол, спросу с пьяного…
– Потому, Кристина, – сказал Манн, – что убийцу Альберта я, конечно, нашел. Нет никакой мистики. Нет никаких потусторонних миров. Просто человеческие отношения. Это такая простая и такая бесконечно сложная материя, что без однозначных улик невозможно… А улики все уничтожены. Нет их – ни одной. Понимаете?
– Нет, – сказала Кристина. – Только что вы сказали, что Альберт умер от инфаркта.
– Вы убили его, – печально сказал Манн, – и это так же очевидно, как и недоказуемо.
– Вы не удивились, – сказал Манн минуту спустя. Минута эта прошла в молчании, Кристина смотрела куда-то вверх, но звезд видно не было, небо скрывали облака, а Тиль хотя и стоял с открытыми глазами, но не видел ничего и ничего не чувствовал. – Вы не удивились, не возмутились и не послали меня к черту.
– Вы говорите глупости, Тиль, – вздохнула Кристина. – Час назад вы уже…
– Я говорю правду, – сказал Манн убежденно. – Не истину в понимании Христиана, но правду в нашем с вами понимании. Послушайте. Вы были любовницей Альберта, верно? И он рассказал вам однажды о картинах. Вы еще тогда поняли, что где-то хранятся подлинники. Вы хотели видеть эти картины, вас к ним тянуло, это была тайна, а вы любите тайны, верно? И вы… Я не знаю, как вы выбирали. Картины могли быть у Ритвелда, но могли быть у Кейсера – ведь после расследования, проведенного страховой компанией, Христиан мог бояться хранить у себя эти полотна. Кто из них? Вы начали с издателя. Вы… Простите, Криста, что я вынужден так говорить… Вы стали с ним близки, для вас это не так важно, не важнее цели… А он вас полюбил. Стареющий мужчина, последняя женщина, он готов был на все – даже расстаться с женой, на которой женился совсем недавно. Но вам это было не нужно, вы быстро убедились, что Кейсер понятия не имеет, где картины, и вы его бросили. Вашей целью стал Ритвелд, а он… Ему, извините, было на вас плевать. И тогда вы задумали… У вас замечательная голова, Кристина, я восхищаюсь, мне бы это и в голову не пришло…
– Вы стали Ритвелда шантажировать, – продолжал Манн. – Вы стали шантажировать их всех. Вы довели их до такого стресса… Кейсер готов был отдать вам все, Койпер готов был все принять из ваших рук, а Ритвелд думал только о картинах, воображал, что в них все зло, и нужно выставить их напоказ, чтобы дух этот рассеялся… Глупости, конечно, но художники – странные люди.
– Глупости, – повторила Кристина, ухватившись за это слово, как за соломинку, – глупости, Тиль, глупости…
– Да? Вы встречались с Кейсером, вы были с ним в тот вечер, это вас он выгораживал, когда так и не дал мне адреса женщины, с которой провел время. А Койпер, готовый для вас на все, неожиданно понял, что шантажистка – вы. Может, узнал голос. Может, дошел методом дедукции – не такой он был дурак, чтобы не сложить два и два, а о вашей связи с Кейсером он знал, конечно. И на вернисаже он подошел к вам – вы сами сказали, и Ритвелд это видел, только не знал, о чем вы разговаривали. Он сказал: «Зачем вы так, Кристина?» А вы ответили: «О чем вы, Альберт?» И оба друг друга поняли.
