Михаил Емцев - Только четыре дня
Неожиданно Второв понял, что все это время думает только о письме, оставленном на столе в кабинете.
А, будь ты неладно! Второв подумал, что он, в сущности, мягкий, слабовольный человек, который просто не в силах справиться со своим чувством. У него не хватает воли, вот в чем дело. Или, может быть, наоборот, он сильный, цельный человек, который обречен на одну-единственную страсть. И здесь уж ничего не поделаешь.
Он однолюб, это очевидно. И никто не имеет права упрекнуть его в отсутствии воли. Даже он сам. Он будет думать о письме Вероники до тех пор, пока этот вздрагивающий, вибрирующий вертолет не развалится в воздухе и не придется поневоле приостановить всяческие размышления.
Резиденция Кузовкина в известной мере отражала сложный внутренний мир этого человека. Он называл себя академиком-эклектиком, и чудачества его вошли в поговорку.
Второв с недоумением и досадой рассматривал огромную поляну, где, подобно большим и причудливым грибам, стояли корпуса Института экспериментальной и теоретической биохимии. Башни, полусферы и параболоиды были разбросаны на зеленой траве с детской непосредственностью. Бетон, стекло, алюминий, пластмасса… и рядом — фанера, обыкновеннейшая фанера. Целая стена из десятимиллиметровой фанеры.
Второв неодобрительно покачал головой.
«Школьный модернизм, — подумал он. — Показуха наоборот, антипоказуха… Кому все это нужно?»
Второв не любил Кузовкина. Ему довелось слышать покойного академика два раза на конференциях, и тот ему не понравился. Он был громогласен и самоуверен.
— Я ничего не знаю, но все могу! — кричал Кузовкин с трибуны на физиков, выступивших с критикой его теории субмолекулярного обмена веществ. Он действительно мог многое, но не все. Старость и смерть и для него были непобедимыми противниками.
Второв вздохнул и посмотрел вверх.
«Тихо-то как! Тихо… Лес остается лесом, даже детскими кубиками его не испортишь».
Хлопнула дверь. Из сооружения, несколько напоминавшего плавательный бассейн, вышли сотрудники в белых халатах. Двое несли длинный ящик с открытым верхом, оставляя на траве топкий след из опилок. Они пересекли двор и вошли в домик, похожий на железнодорожную будку.
В небе плыли пышные, словно мыльная пена в лучшей московской парикмахерской, облака, пахло соснами. Мягкий, чуть влажный ветер приятно ласкал кожу. Второв подумал, что, пожалуй, не зря он сюда приехал, хоть чистым воздухом подышит.
Во двор медленно въехала машина. Из кабины вышли мужчины и женщина и принялись деловито выгружать картонки и свертки.
— Где лаборатория генетических структур? — спросил Второв.
Женщина выпрямилась, упершись ладонями в бока.
— Вон там. — Она мотнула головой в сторону башни из красного кирпича, разделенной на пять этажей круглыми окнами. Прядь волос сорвалась со лба и брызнула на лицо женщины. Получилась вуаль, из-под которой глядели усталые карие глаза.
Второв вспомнил про письмо, которое ждало его дома, и заторопился.
«Нагородили черт знает чего… Перила черные, ступени желтые. Лифта, конечно, не догадались сделать…»
Он попал в узкий изогнутый коридор.
«Стены белые, как в больнице… И пахнет как в больнице: йодом, карболкой и хозяйственным мылом», — отметил он.
На третьем этаже за стеклянной дверью Второв увидел людей, сидевших в удобно выгнутых пластмассовых креслах. Кто-то стоял у доски. Вероятно, рассказывал. По стенам было развешено множество графиков. Второв всмотрелся в листы ватмана.
«Усредненная формула миозина и разветвленная схема генетического кода». Прочел название: «К вопросу о механизме обмена в мышечной клетке».
«Интересно. Значит, покойный академик и метаболизмом занимался. Очень интересно».
Второв хотел было войти, но раздумал.
«Пусть их сидят семинарничают. Сначала с лабораторией нужно в общем познакомиться…»
На четвертом этаже он отыскал кабинет Кузовкина. Около двери была прикреплена табличка с надписью: «Кузовкин Аполлинарий Аристархович». И все. Звание и заслуги не указаны, они общеизвестны. Только дата рождения и смерти. Начало и конец двадцатого века. «Жаль! Все же он еще многое мог сделать, шестьдесят три для ученого-экспериментатора — это не рубеж», — вздохнул Второв.
Со смешанным чувством смущения и непонятного раздражения нажал ручку двери. То ли движение его было слишком резким, то ли дверь была слабо закрыта, но случилось неприятное. Раздался щелчок, дверь распахнулась, и Второв влетел в комнату. Двое мужчин, стоявших возле письменного стола с мензурками в руках, на миг застыли в изумлении. На развернутой газете лежала крупно нарезанная колбаса, ломти белого и черного хлеба, коробка бычков в томате. Здесь же приютилась узкогорлая колбочка с остатками прозрачной жидкости. Пахло спиртом и табаком.
— Здравствуйте! — смущенно сказал Второв.
— Здравствуйте… — протянул брюнет.
— Здоровеньки булы! — подмигнул блондин с редкими прямыми волосами и узким лицом.
Брюнет поставил недопитую мензурку на стол и вопросительно посмотрел на Второва. Блондин поколебался, но выпил (он тоже пил из мензурки), взяв для закуски кусок колбасы и белый хлеб.
— Прошу прощения, я, кажется, помешал?
— Ничего, ничего, — сказал блондин. — А вам кто, собственно, нужен?
— Моя фамилия Второв, мне временно предложили руководить лабораторией…
Блондин покраснел и поправил газету, словно его смущало обнаженное тело колбасы и красные пятна томатного соуса.
Брюнет медленно попятился от мензурок с разведенным спиртом. Полоска света от окна между ним и краем стола начала расти так мучительно медленно, что Второву захотелось толкнуть его.
— Отмечаете? — неопределенно сказал он и шагнул мимо стола к окну, где стояли приземистые шкафы с книгами. Второв чувствовал, что начинает краснеть, нужно было как-то действовать.
— Совершенно лояльно! То есть вы попали в самую точку: отмечаем, празднуем, — шумно выдохнул блондин. — День рождения вот… у него. А здесь кабинетик пустует. Вот мы и собрались обмыть, так сказать, его…
Он ткнул пальцем в брюнета, уже успевшего отдалиться на почтительное расстояние от стола и приблизиться к распахнутой настежь двери. Тот застыл на несколько мгновений, соображая, к чему ведет подобный поворот ситуации.
— Да, — неуверенно сказал он, — день рождения у меня. Я родился…
Брюнет уже освоился и решительным шагом приблизился к столу.
— Может, вы с нами за компанию, так сказать? — нарочито веселым голосом спросил он и взялся за колбу.
— Вот именно! В честь знакомства, — заулыбался блондин, — химического напитка…
