Максим Дегтярев - Карлики
— Может быть и так, а может — иначе. Не знаю. Съезди в институт, побеседуй с сотрудниками — вдруг что-нибудь раскопаешь. Яна подготовила досье на некоторых сотрудников института, а что ОИБ успел нарыть — в текущих делах найдешь, под твоим кодом уже лежит. Если еще что понадобится, ищи, где сочтешь нужным. Вопросы есть?
Да какие тут вопросы. Вопросы не возникают на пустом месте. А много ли он мне сообщил? Я слишком хорошо знаю Шефа, и, если он дает задание вроде «иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что», то это вовсе не оттого, что он сам не знает, чего ему надо. Шеф, хоть и ниже меня на голову, но и на столько же — умнее. И свои собственные соображения он любит держать при себе — до поры до времени. Вариант: сотрудники ОИБ засветились, где не следовало, и теперь им нужны независимые люди. Поэтому я ответил:
— Все ясно, вопросов нет.
— В самом деле? — Шеф не поверил своим ушам. — Ну тогда ступай, раз нет вопросов. Да, там Татьяне привет передавай… — он был, по-видимому, в хорошем расположении духа.
— Обязательно передам, — пообещал я и удалился к себе в кабинет.
Наши с Шефом кабинеты находятся на одном этаже. И размером мой кабинет не меньше шефского, но лишь по одной причине — он у нас с Берхом один на двоих. Расследование стоило начать с самого простого, а именно, с тех данных об институте, что лежат в открытом доступе. Открытые данные были организованы по давно заведенному правилу: история создания института, круг изучаемых вопросов, названия отделов и научных программ, список сотрудников (всего шестьсот человек). Я пришел к выводу, что открытых данных либо слишком много, либо слишком мало. Посматривая краем глаза в отчет ОИБ, я начал просматривать досье на сотрудников, чьи локусы пострадали от вируса. Таковых было пятеро:
Дэн Симонян, заместитель директора, заведующий отделом Прикладной Генетики, тридцать девять лет, женат, двое детей — девочки, пятнадцати и восьми лет соответственно. Интересно, о чем Яна думала, когда писала слово «соответственно». Возраст Яна указывает в собственных земных годах — так полагается делать во всех официальных документах. В дальнейшем я буду поступать точно так же.
Лесли Джонс, Отдел изучения Ретро… Транспо… Трансзо… нет, это название я и под пыткой не выговорю… старший научный сотрудник, двадцать шесть лет, не женат, детей, насколько известно Яне, не имеет. Что-то он слишком молод для «старшего», подумал я.
Альм Перк, руководитель Лаборатории Тонких Нейроструктур, лауреат всего чего угодно, пятьдесят пять лет, состоит во втором браке, имеет от второй жены ребенка — мальчика пяти лет от роду.
Фил Шлаффер, Доминантные Структуры, заведующий отделом, сорок четыре года, женат, причем — трижды, имеет семнадцатилетнего сына от первого брака.
Лора Дейч, Лаборатория Тонких Нейроструктур, тридцать два года, ни мужа, ни детей. Хм, симпатичная, — я невольно засмотрелся на ее снимок. Дальше шла приписка, что, мол, список пострадавших составлен со слов самих пострадавших.
Я откинулся в кресле и положил ноги на стол. Если бы Шеф увидел меня в такой позе, он бы подумал, что у меня нет никакого желания заниматься делом Института Антропомофологии. И он был бы прав. Своим отношением к сотрудникам Шеф в зародыше подавляет любой здоровый трудовой энтузиазм. Берха Шеф в последнее время шпыняет, как мальчишку, хотя тому уже сорок один год, и он один из наших самых опытных сотрудников. Меня, ни словом не поблагодарив за успешно завершенное расследование и, не дав отдохнуть даже пару деньков, загружает новым делом, которое, вдобавок ко всему, еще и не по моему профилю. Когда я не испытываю особого энтузиазма по поводу очередного расследования, я пытаюсь найти разгадку не выходя из кабинета. За те три года, что я работаю в Отделе, мне лишь однажды удалось вот так, сидя в кресле, найти преступника. Что и говорить — статистика печальная, но я не теряю надежды повторить достижение.
Хотя кабинет у нас с Берхом один на двоих, нам в нем не тесно — мы редко видимся с ним на рабочем месте. Обычно, либо я, либо он, на задании. Общаемся же мы, по большей части, через комлог. Он очень замкнутый — этот Берх, слова лишнего из него не вытянешь. Но он мне симпатичен, поэтому я очень обрадовался, когда вдруг услышал знакомые шаги за спиной, скрип соседнего кресла. Берх буркнул «Привет» и напялил нейрокоммутатор. Лично я предпочитаю пользоваться архаичной мануалкой, дабы не терять связь с внешним миром. Для работы это очень даже полезно.
— Привет, — говорю, — ты чего, не в духе?
Мог бы и не спрашивать: кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы Берх был в духе?
— Нет…, ну что за бред! — Берх ударил кулаком кого-то очень виртуального и что есть силы оттолкнулся ногами от стола, отчего его кресло отъехало аж до противоположной стены, а кабель коммутатора едва не порвался.
— Давай выкладывай, что на этот раз.
Молчание и изредка — сопение.
Стоит только побывать у Шефа, как заражаешься его, скажем так, не совсем вежливыми манерами. А с Берхом так нельзя. Он человек легко ранимый и разговаривать с ним нужно деликатно, а я — «Давай, выкладывай». Нет, так не годится. Я сделал второй заход:
— Слушай, мне необходим твой совет…
Таких вещей Берх мимо ушей не пропускает.
— Так бы сразу и сказал. Что стряслось? — вмиг отозвался он.
— Представь себе абстрактную ситуацию…
— Представил.
— Погоди, я же еще не объяснил — какую.
— Тогда она уже не будет абстрактной, — саркастично заметил Берх.
Вот и разговаривай с ним после этого.
— Хорошо, — вздохнув, согласился я, — пусть будет не абстрактная, а более-менее конкретная ситуация…
— Это совсем другое дело, — признал он и тоже вздохнул. Я продолжил:
— Так вот. Представь себе, что есть шестьсот человек и пятеро из них утверждают, что они пострадали от рук неизвестного преступника. Преступник находится среди этих шестисот. Если бы ты был этим преступником, стал бы ты называть себя среди пострадавших?
— А проверить, кто на самом деле пострадал, а кто — нет, нельзя?
— Нет, о преступлении известно только со слов пострадавших.
— В любом случае, глупо причислять себя к жертвам, когда их пять на шестьсот, ведь любой следователь начнет работу именно с них. Вот если бы пострадавших было человек триста или больше — тогда другое дело. Надо все время быть среди большинства — не в жизни, конечно, а в… эээ, — Берх никогда не был среди большинства, оттого и замялся.
— А в конкретной, совсем не абстрактной ситуации, — подсказал я.
— Ты все правильно понял, — неуверенно согласился он.
— Ладно, спасибо, ты меня утешил.
— Не за что… А в каком смысле утешил? — Берх уловил фальшь.
