Алексей Калугин - Дело о портрете Моны Лизы
Тимур Барцис, генеральный инспектор Отдела искусств Департамента контроля за временем, был похож на вулкан, находящийся в стадии временной стабилизации протекающих внутри его процессов. Кипящая в нем энергия почти никак не проявлялась ни в его нарочито замедленных движениях, ни в выражении лица, которое порою казалось лишенным мимической мускулатуры. Однако все сотрудники Отдела искусств знали, что, находясь поблизости от Барциса, взрыва следовало ожидать в любую минуту. Если же аудиенция у генерального инспектора заканчивалась без эксцессов, то, выходя из начальственного кабинета, следовало поблагодарить за это провидение, проявившее на сей раз благосклонность.
Чуть повернув бритую голову, похожую на большой кокосовый орех, в сторону стоявшего навытяжку слева от стола инспектора Ладина, Барцис едва заметно шевельнул левой бровью. Принимая в расчет присущую генеральному инспектору скудость мимики, расценивать сей жест можно было двояко: как признак заинтересованности или как симптом недовольства.
– И что дальше? – гулко пророкотал генеральный инспектор.
– Он сказал, что будет говорить только с вами, – инспектор Ладин быстро сглотнул и с вожделением посмотрел на небольшой столик возле окна, на котором стояли бутылки с минеральной водой, охлаждаемые нагнетаемым снизу потоком ледяного воздуха.
Барцис задумался. Лицо его при этом сделалось настолько неподвижным, что можно было подумать, будто он заснул с открытыми глазами.
Спустя минуту указательный палец левой руки генерального инспектора поднялся на полсантиметра вверх. Это могло означать только одно – он принял решение.
– Переключи на внешнюю связь, – велел он секретарю.
Секретарь на вращающемся кресле повернулся на пол-оборота влево и щелкнул парой клавиш контрольного селектора. Из невидимых динамиков, расположенных где-то под потолком, раздался приятный переливчатый сигнал зуммера.
– Можете говорить, – тихо сказал секретарь.
– Слушаю, – коротко произнес Барцис.
– С кем я разговариваю?! – прокричал из динамиков неприятно высокий, подвизгивающий в конце фразы голос. – Мне нужен генеральный инспектор Отдела искусств! Ни с кем другим я говорить не стану!
Не дожидаясь указаний, секретарь уменьшил громкость.
Барцис скосил взгляд на лист распечатки, которую вручил ему Ладин. Это были результаты анализа голосовых характеристик звонившего, в соответствии с которыми желающий говорить с генеральным инспектором незнакомец имел психопатический тип личности с явно выраженным комплексом неполноценности и необоснованными претензиями на всеобщее признание.
Левый уголок губ генерального инспектора чуть приподнялся вверх, – похоже было, что Барцис не ожидал от разговора ничего хорошего.
– Как ваше имя? – медленно произнес он.
– С кем я разговариваю?! – вновь взвизгнул незнакомец.
– Тимур Барцис, генеральный инспектор Отдела искусств Департамента контроля за временем.
– Как вы можете это подтвердить? – спросил незнакомец после непродолжительной паузы.
– А какое подтверждение вы хотели бы получить? – поинтересовался Барцис.
Незнакомец, похоже, задумался.
– Я верю вам! – неожиданно объявил он.
– Рад это слышать, – усмехнулся одними губами Барцис.
Незнакомец словно и не услышал его вовсе.
– И знаете, почему я вам верю? – спросил он и тут же, не сделав даже секундной паузы, сам ответил на вопрос: – Потому что вы обязаны со мной поговорить! – он сделал особый нажим на слове «обязаны». – В противном случае произойдет непоправимое! Да-да! Именно – непоправимое!..
Незнакомец был готов и далее продолжать свою довольно-таки бессвязную речь, но Барцис перебил его:
– Быть может, для начала вы представитесь?
– Конечно! – с отчаянной решимостью выкрикнул незнакомец, да так, что секретарю вновь пришлось понизить уровень звука. – Мое имя должно быть вам знакомо! А вскоре оно станет известно всем и каждому! Меня зовут Юрген Хрычов!
– Хрящ, – произнес одними губами инспектор Ладин.
Барцис скосил взгляд на инспектора и едва заметно кивнул.
Вне всяких сомнений, имя Юргена Хрычова было известно каждому сотруднику Отдела искусств. Неудачливый художник, не сумевший сыскать ни благорасположения критиков, ни любви истинных ценителей живописи, ни признания широких масс неискушенной публики, нередко отдающей свое сердце трудолюбивым ремесленникам без искры божьей в душе, но зато с исключительным пониманием той простоты и безыскусности, которая, как это ни странно звучит, остается востребованной во все времена, Юрген Хрычов решил отправиться на поиски славы иным путем. Он объявил себя лидером группы нигилистов-реформаторов от искусства. По большей части это были такие же несостоявшиеся или же попросту обделенные талантом художники и примкнувшая к ним анархиствующая молодежь, приходящая в граничащий с легким помешательством экстаз от книг Троцкого, Че Гевары и Придорогина. Хрычов, взявший себе к тому времени мужественный псевдоним Хрящ, доходчиво объяснил своим адептам следующее: их жизненные неудачи проистекают из того, что все места в Зале Славы, на которые имеет право претендовать каждый, уже заняты мертвецами. Все великие картины уже написаны! Все значительные литературные произведения созданы! Невозможно открыть новый стиль или направление ни в одном из видов искусства, если тысячи и тысячи людей до тебя уже неоднократно вспахивали это поле!.. Ну, и так далее, в том же духе.
Софистика, конечно, но на неокрепшие умы его последователей, именующих себя клинерами, речи Хрычова-Хряща оказывали сильное воздействие.
Поначалу в Департаменте контроля за временем клинерам не придали большого значения. Решили, пусть, мол, болтают себе что вздумается, вреда от этого большого не будет. А со временем, глядишь, и сами поймут, что были не правы.
И это при том, что Хрычов заваливал Департамент лозунгами и прокламациями, призывающими произвести основательную ревизию Каталога всемирного наследия. В соответствии с идеями Хрычова, чистка должна была освободить поле деятельности для молодых талантов, которые в существующих условиях не имели возможности самореализоваться. «Уничтожим старые, набившие оскомину картины! – писал в одном из своих манифестов неистовый лидер клинеров. – Разобьем застывшие в тупой неподвижности античные статуи! Сожжем книги, знакомые каждому с детства! Заново, на пепелище и так уже надолго пережившей свое время дегенеративной культуры прошлого создадим Великое Новое Искусство!»
На возглавляемых Хрящом клинеров обратили внимание только после предпринятой ими попытки уничтожения фресок Сикстинской капеллы. Поскольку против современных средств безопасности злоумышленники были бессильны, они решили перенести акцию в прошлое. Для воплощения своих планов в жизнь клинеры собирались воспользоваться самодельными ручными огнеметами. Акт вандализма удалось предотвратить, но, увы, не в результате операции, успешно проведенной Департаментом контроля за временем. Клинеры совершили роковую ошибку еще в процессе подготовки этого безумного деяния, обратившись за консультацией к контрабандисту, давно и весьма успешно промышляющему на витках временной спирали. Специалиста звали Павел Марин. Внимательно выслушав явившихся к нему прыщавых юнцов с горящими взглядами и козлиными бородками, Марин дал им пару советов относительно того, как следует вести себя в той или иной ситуации. А после ухода клинеров незамедлительно сообщил о готовящейся акции в Департамент. В отличие от мнящих себя героями ниспровергателей истин, Марин превосходно понимал, чем лично для него обернется чья-то чужая, пусть даже неудавшаяся попытка уничтожить один из величайших памятников культуры. У Марина имелись свои планы, и его вовсе не устраивала возможность объявления чрезвычайного положения в зоне контроля за временными переходами.
