Эр-три (СИ) - Гельт Адель
Пока Ласси наполнял мою миску (да, в этом пабе у меня своя стеклянная миска, две метрические пинты, без обману) хмельным, а с кухни несли стейк в две хуманские ладони толщиной, гость успел допить свой эль и заказать, в столь же хамской манере, второй стакан. Я — в ожидании и чтобы не сбить хулиганский настрой — все это время следил за телевизионными приключениями кожаного икосаэдра, перемещаемого мощными пинками по зеленому полю.
Мокрый плащ допил вторую пинту и потребовал третью: как раз и мне принесли мой заказ.
Знаете, и я, и любой антропокиноид, умеет и есть, и пить (то есть, лакать) очень аккуратно. Тысячелетия жизни бок о бок с другими разумными многому учат, знаете ли, и в нормальной ситуации совместное застолье с такими, как я, никаких неприятностей не сулит. Однако, прямо сейчас обстоятельства требовали, и требуемое получили: я принялся лакать из миски, делая это максимально невоспитанно и неаккуратно. Стаут в разные стороны, конечно, не летел, но неприятные ощущения соседу по барной стойке были гарантированы.
Шаг второй: показать, что конкретно тебе тут не рады и удобства твоего не гарантируют.
Я ожидал, что хам заведется, но не думал, что так быстро: три пинты слабенького эля — доза совсем небольшая, если, конечно, не напиться основательно где-то еще. Провоцируемый дернулся в мою сторону, и мне еще успело подуматься, что он, наверное, просто не любит собак.
- Что-то у вас тут псиной пахнет. - Гость запустил пробный шар, и, уже обращаясь ко мне, добавил: - Не находите?
Я вылез из миски, шумно облизал морду, и поспешил ответить.
- И не говорите! - согласился я. Просто не продохнуть, как воняет. Только не псиной, а духами. Женскими.
- Ты на что намекаешь, песья твоя морда? - резко возмутился хам, забыв уже, видимо, о том, что ему обещал Ласси.
- Да я не намекаю. - немедленно обострил я. - Я прямо говорю, духами от Вас пахнет, девушка.
- Я не девушка! - возмутился Мокрый Плащ.
- Нашла, дура, чем хвастаться, - под все более слышимые смешки выпивох урезонил я. - Это, вообще, Ирландия, тут все католики, распутное поведение не поощряется. Да и пришла ты в паб без мужчины, верно, и вовсе падшая.
Если бы на месте Гостя-Три-Женские-Пинты, очевидного, пусть и гладко выбритого, мужчины, был я — моя правая передняя лапа, сжатая во внушительный кулак, уже летела бы обидчику в нос. Если бы на этом же месте был любой другой завсегдатай «Поросенка», произошло бы то же самое, с поправкой, разве что, на форму конечности. Оскорбляемый поступил иначе: он с силой толкнул мою миску, в которой оставалось еще добрых полпинты отличного стаута.
Миска опрокинулась, содержимое разлилось по стойке и закапало на пол.
Так, видите ли, не положено. Я неоднократно был свидетелем (чего греха таить, и участие принимал сам) того, как вусмерть упившиеся драчуны танцевали между столов, разбивая друг другу носы и подбивая глаза, но не задевая ни напитков, ни еды. Просто потому, что делать этого примерно так же нельзя, как доставать в пьяной драке любое оружие, хоть нож, хоть пистолет, хоть жезл.
Просто потому, что между собой вы можете драться так, как вам вздумается, но бросать на пол еду или проливать (намеренно) напитки — это неуважение к Месту и его Духу. Проявлять неуважение к Духу места, особенно, старого и весьма посещаемого — это надо быть или совершенным безумцем, или не менее совершенным архимагом, каковой, по должности своей и умениям, не боится вообще ничего и никак.
Однако, Уже-Почти-Сухой Плащ сделал то, что сделал, проявил неуважение, и буквально всем своим видом требовал соразмерного наказания.
Прямо посреди зала из воздуха, пивных паров и нечувственного эфира, соткалось бородатое лицо в шлеме без рогов: дух великого кормчего, Манфреда «Полтора Поросенка» Торфинссона, обратился к своему потомку, пусть не по крови, но по духу, сиречь — ко мне. «Вали козла!» - то ли разрешил, то ли приказал мне на староисландском древний дух.
Ну, я и ввалил, ввалил со всей своей звериной ненависти к попирателю устоев, нарушителю обычаев, и, скорее всего, тайному содомиту, предпочитающему женский эль.
Совсем-Уже-Сухого Плаща снесло с высокого барного стула прямо на скобленый дощатый пол. Стало ясно: потехе — быть, и была потеха!
Подраться сокрушаемый, на удивление, был не дурак. Кроме того, за содомита вступились туристы, оказавшиеся в изрядном количестве по левую, гостевую, сторону зала, не зачем-то, а просто потому, что в кабацкой драке положено делиться на две и более сторон, а не пинать всем вместе тушку нарушителя спокойствия.
Разумеется, мою сторону немедленно приняли выпивохи правой, местной, стороны, и что-то куда-то понеслось.
Дрался я яростно: кулаки мои сокрушали носы и челюсти (или, по меньшей мере, щедро расставляли синяки), зубы, сохраняя морду моего лица в неприкосновенности, щелкали грозно и стремительно, шерсть на загривке приподнялась вместе с пиджаком. Со мной, опасаясь, видимо, укуса, связывались в последнюю очередь, я же был неостановим.
Самому мне, кстати, чувствительно прилетело только один раз, и то — в спину: тайный, а, судя по поведению, и явный, содомит, упущенный мной из виду и внимания, подобрался со стороны предмета своего вожделения, и огрел меня по хребту барным табуретом, чем еще раз нарушил правила доброй кабацкой драки.
Прилетело изрядно, но не таков Локи Амлетссон, чтобы свалить его каким-то единственным ударом! Следовало немедленно показать, чего стоит слава ulfheðnar — а ведь все достоверно известные истории человечества волкоголовые воители Севера поголовно были такими, как я!
Когда (примерно через полчаса) посетители «Поросенка» натешились доброй потасовкой, перемешались по обеим половинам зала, пили многочисленные мировые и делились заживляющими эликсирами, в паб наконец-то ворвалась полиция.
Полицейские, толстый Ронни и тощий Гарри, вошли в зал неспешно и озираясь. Оружие (жезл у Гаррета и пистолет у Рональда) оставались в кобурах: оба местных стража понимали, что жизни и здоровью их ничего не угрожает, благо, и драка уже закончилась. Тем не менее, проявить власть закона требовалось.
- Что здесь произошло? - уточнил, в рамках охраны порядка, толстый Ронни, главный в полицейском патруле.
- !!! - непонятно выругался на староисландском Торфинссон, временно воплотившийся целиком, и помогающий бармену Ласси передвинуть последний стол, под которым стоило помыть полы. - Не видите: генеральная уборка! - немедленно перевел со староисландского на новоанглийский полулепрекон.
- А у нас тут жалоба и даже вызов! - поддержал напарника Гаррет. - С пострадавшим! Кстати, где он? - тощий полицейский обернулся напрасно: следом за патрулем в паб никто не зашел.
- Тут он я! - я отвлекся от мировой миски, щедро наполненной хорошим человеком из города Киева (это в России, среди бескрайних снегов и дремучих лесов, то есть, почти как дома), и, чтобы никто не ошибся, просигналил поднятой лапой. - Я, я пострадавший!
- На тебя, Амлетссон, как раз и жалоба! - уточнил Рональд.
- Что, вот прямо на меня? - удивился я. - Подошел, значит, такой, или по элофону позвонил, и говорит: «Жалуюсь, стало быть, на Локи Амлетссона, каковой меня злодейски…» - кстати, а что я с ним злодейски сотворил?
- Амлетссон, не паясничай! Понятно, что жаловались на псоглавца, но у нас тут на всю округу ты такой один! Мохнатый, алкоголик и ходишь по пятницам в «Полтора Поросенка»! - было не очень понятно, какая конкретно муха укусила обычно весьма лояльного полицейского, поэтому я действительно бросил паясничать и построжел.
- Если серьезно, офицер, этот деятель зашел сюда как к себе домой, намочил кучу народу своим мокрым плащом, нахамил Ласси, заказал себе — трижды! — женского эля, а в финале злонамеренно опрокинул мою миску, а она была полнехонька! - О том, что и как говорил мистеру Ябеде-В-Плаще уже я сам, пришлось деликатно умолчать. - И по спине меня табуретом, больно, между прочим! И псиной меня обозвал, собака!
