Алексей Бергман - Циклопы
"Да ну!"
"Да чтоб мне сдохнуть".
Завянь порядком засмущался:
"Вы это…, Лев Константинович…, простите… Я думал…"
"Я знаю, что ты думал, Боря, — оборвал носитель. — Точнее — слышал. Ты думал — залетел в бомжа, ругался…"
"А вы, мгм…, все мысли мои слышали?"
"Зачем ты спрашиваешь, Боря? Теперь ты знаешь — как о н о бывает".
Действительно. Вопрос пустой.
Пообщавшись с носителем, Борис понял, что прочитать стремительно проносящиеся, пунктирно обозначенные, но понятные самому интеллекту мысли — невозможно. Они недооформлены, проскакивают по верхушкам, не увлекаясь окончательной конкретикой. Как крупные мазки художника импрессиониста, выписывают настроение, не форму.
Общаться можно, лишь отправляя внутрь себя четко сформулированный словесный текст. Хотя рассказ и наполняется густой палитрой личных ощущений, не сформированная до деталей мысль укрыта в эмоциях, как в отвлекающей шелухе.
"И вот что я хочу тебе сказать, дружок… Мне надоело видеть призрак белой березы с намыленной веревкой на суку… Ты эти думы, Боря, брось. Еще — прорвемся, повоюем".
Занятный старикан.
"Лев Константинович, а вы на какой войне бывали?"
"Приму за комплимент, дружок, — хмыкнул генерал-носитель. — На финской не был, Великую Отечественную отмахал — от края и до края. Закончил в Праге в чине капитана".
"Так сколько же вам лет?!"
"В позапрошлом годе девяносто стукнуло", — в манере шамкающего деда, доложил Лев Константиныч.
"Твою ма-а-а… Простите", — шокированный возрастом носителя, Завьялов даже машинально рот рукой прикрыл!
Несколько часов назад, разглядывая в зеркале дряхлый организм, Завянь решил, что попал в древнейшего столичного бомжа — ребята редко доживают до почтенных лет. А оказалось? Оказалось — залетел в дедка с военной выправкой, генерала отставника, прошедшего, небось, все лучшие военные санатории и клиники.
Хоть с этим повезло…
"Еще раз спрячешь под одним ругательством другое — "старую развалину", к примеру, — бурчал тем временем носитель, — заставлю зубы заболеть. Я знаю, где дупло".
"Ой! Простите, дяденька, засранца!".
Если скинуть деду лет десять, обещанных засЛанцем Кешей, — а уже, пожалуй, что и двадцать! — то выглядит он сейчас на то, что нужно — на семьдесят с малюсеньким хвостом.
Интересно, на сколько еще можно Константиныча о м о л о д и т ь? Дедуля бравый, адекватный, дерется лихо, педали тормоза и газа пока не путает.
"Ваше высокопревосходительство…"
"Не перебарщивай с комплиментами, сынок. По табели о рангах, "высокопревосходительство" относится к двум первым классам, я же…, скромный генерал-майор. Достаточно "превосходительства".
Дедуля ерничать изволил. За "старую развалину" обиделся.
"Миль пардон, превосходительство, — попадая в унисон, ответил Боря. — В каких войсках служить изволили?"
"О СМЕРШе слышал?"
"Ну-у-у… армейская контрразведка?"
"Так точно".
"Вот ведь казус… А я, по правде говоря, Лев Константинович, подумал, вы — зэка…"
"Так я и был, — вздохнул разведчик. — В пятьдесят первом вместе с Абакумовым залетел. Если не знаешь, то СМЕРШ делился на три различных организации, одну из которых возглавлял Виктор Семенович… — Завьялов почувствовал, как его грудь раздувается от вздоха. — Стоящий мужик был…, как ни пытали — ничего не признал. Меня уже в апреле пятьдесят третьего без предъявления обвинений выпустили. Нас всех, Бориска, выпустили. Кроме Семеныча… Его уже Никита "кукурузник" расстрелял…"
Перед внутренним взором Завьялова пронеслись обрывочные, п у н к т и р н ы е воспоминания: тюремная камера, два бравых костолома и усталый следовать в прокуренном кабинете валяют его по полу кирзовыми сапожищами… Грязь, кровь, вонь, вши… Первая жена Глафира, скончалась в камере от воспаления легких… Могилки не нашел…
На заднике воспоминаний, легким облачком промелькнула девушка с длинной русой косой — Любушка-голубушка… Стоит над волжским обрывом, ветер подол ситцевого сарафана мягко треплет…
"А дальше? Что было дальше, Лев Константинович? Как вы до генерала дослужились?"
"Генерала мне уже перед пенсией, Бориска, дали. Почетно, так сказать, отправили".
Завьялов почувствовал, что Константинович не хочет говорить о службе. Воспоминания как будто — захлопнулись, разведчик четко выставил перед мысленным взором блок. Картинку: на клумбе перед старым деревянным домом подмерзают астры.
"Скажи, Борис, водиле, чтоб после автобусной остановки налево поворачивал…"
Отправляя Завьялову эту просьбу, генерал как будто ставил точку в споре — признал главенство молодого интеллекта.
Борис, общаясь с шофером, испытывал кошмарное ощущение неловкости. Словно ограбил на большой дороге славного дедулю-ветерана…
"Лев Константинович, а вы давно…, как бы сказать — очнулись? Вы слышали все, о чем я с Капустиным разговаривал?"
"Очнулся — в ванной, — четко отрапортовал носитель. Завьялов тут же вспомнил, как его — накрыло. Он думал, что похмелье, на самом деле никотиновый голод чудовищно одолевал. — Так что, в основном, я в курсе. Понимаю, что коли выпутаемся, мне могут память уничтожить. А это — плохо. Что у старика останется, если припомнить нечего?"
"Я постараюсь что-нибудь придумать!"
"Да ладно…, как пойдет, Бориска… Я кстати, попрошу. Ты с этим выканьем завязывай. Мы вроде как, Завянь, — едины, к чему между своими реверансы".
"Да неудобно как-то…"
"Отставить розовые сопли! Батька сказал — на "ты", значит на "ты"! — и, помолчав, добавил: — Я, Борь, себя и в самом деле помолодевшим чувствую. Так что, не напоминай мне мафусаиловы лета, нервы не драконь…"
"Договорились, Константиныч".
Двухэтажный дом с мансардой прятался за глухим забором и старыми, разросшимися яблонями. Вдоль ограды, уже виденные по воспоминания Льва Константиновича березки, елочки. Лужайки не имеют отношения к газонам: слегка облагороженное косой, примятое пространство разнотравья, подмерзающие стрельчатые листья одуванчиков.
Разглядывая жилище генерала-пенсионера, Завянь испытывал непередаваемое, чуть тоскливое ощущение родства и с о п р и ч а с т н о с т и. Любимая скамейка Любушки-голубушки, под этой яблонькой летом стоял бассейн, когда правнуки с Иришкой приезжали, здесь маленький Ромка коленку занозил…
Покой и тишина.
И иссушающее душу одиночество! осенний пейзаж подсвеченный единственным фонарем. И тот застыл на общей улице.
За спиной Завьялова Иннокентий шептался с собакой. Мелькнула мысль: "А как бы я воспринял этот дом, и сад, не будь во мне Льва Константиныча?.." Борис давненько не бывал на старых, заросших лопухами дачах. Еще со времен сопливого отрочества, когда дача Лели выглядела похоже.
