Борис Акунин - Квест. Роман и коды к роману
– Извиняюсь, папаша, – включил доктор лексикон советского писателя Зощенко, – я в смысле уборной интересовался.
С места он, однако, не двинулся.
Старик нервно оглянулся через плечо.
– Уборная наверху, товарищ. Иди давай отсюда, пока нам обоим не влетело. Говорят тебе, не положено. Тут объект.
Но Гальтон не торопился.
– А кто это приехал? В шлеме? – спросил он, изображая простодушное любопытство.
– Кто-кто. Директор института товарищ Громов. Ступай, тебе говорят!
Вылазка, предпринятая наудачу, получилась результативной сверх всяких ожиданий.
Очень довольный, Норд быстро взбежал по ступенькам. На выходе сказал седоусому администратору:
– Извиняюсь, товарищ. Я в уборной был.
И выскочил на улицу, провожаемый прищуренным взглядом.
Через секунду у администратора под столом замигала лампочка. Их там было штук десять, все пронумерованные.
Седоусый встрепенулся, побежал мимо раздевалки, по коридору, потом вниз по лестнице.
– Что случилось, шестой? – крикнул он дедушке-вахтеру, поджидавшему его на середине лестницы. – Почему срочный вызов?
– Похоже, он! – взволнованно доложил шестой. – Словесный портрет совпадает!
– Который последним вышел? – Администратор хлопнул себя по лбу. – А ведь верно! Глаза, нос, рот, и башка под кепкой бритая! Молодец, Салько. Мы вблизи видели и то прохлопали, а ты снизу разглядел. Докладывай!
– Он спустился, товарищ начальник. Я, согласно инструкции, притворился, будто сплю. Когда сунулся в гараж, я его оттуда попросил. Одно плохо. Как раз шестнадцать ноль ноль, товарищ Громов подъехал, и этот его видел. «Кто это?» – спрашивает. Ну, я сказал. А то вышло бы подозрительно.
– Всё правильно, Салько. Название института и имя директора рассекречены. Скрывать нечего. Ну, бывай!
Еще быстрей, чем спускался, седоусый взлетел наверх. Некоторое время смотрел из окна вслед троице (двое мужчин и девушка в красной косынке), что неторопливо удалялась в направлении Моховой.
Палец администратора нажимал кнопку на столе так крепко, что аж побелел.
– Живей, черти, живей, не то уйдут! – шептал седоусый.
Стопроцентный успех– так следует оценить итоги первого московского дня. К этому выводу единодушно пришла вся экспедиция.
Доктор Норд перечислил сегодняшние достижения.
Получено подтверждение, что биохимическое исследование гениальности ведется именно в ИПИ, Институте пролетарской ингениологии.
Установлено, где именно расположены лаборатории: в бункере, под флигелем Музея нового человечества.
Собраны первичные сведения о системе охраны. Проникнуть в ИПИ можно через подземный гараж и, вероятно, сверху, через флигель. Но это еще нужно уточнить.
Наконец, выяснилось, кто возглавляет зловещий институт – некий Громов.
– Разумеется, музей – прикрытие, надводная часть айсберга, – возбужденно ходя по комнате, размышлял вслух Норд. – Демагогическая имитация открытости перед народом при полной и абсолютной секретности.
Айзенкопф прибавил:
– Все сотрудники Музея – чекисты. Вы заметили, там в каждом зале дежурит по смотрителю, и все молодые, крепкие парни? К тому же вооруженные.
– А видели бы вы, как охраняют этого Громова! – Гальтон стал рисовать на листке. – Впереди и сзади по мощному новенькому «паккарду». В каждой машине по четыре охранника. У директора 341-й «кадиллак» [51] – судя по толщине дверец, бронированный. Не всякого премьер-министра так оберегают… Кто такой этот Громов? Институтом подобного уровня должен руководить ученый с мировым именем, в Советском Союзе такие есть. Но ни о каком Громове я никогда не слышал. А вы?
Зоя и Курт покачали головами. Особенно странно было, что Айзенкопф, биохимик, слышал это имя впервые.
– Ни одной статьи, подписанной ученым по фамилии Громов, за последние десять, даже пятнадцать лет не публиковалось. Я стараюсь ничего важного не пропускать и внимательно просматриваю материалы всех нейрофизиологических и биохимических конференций, где бы они ни проводились.
– Поручите это мне, – сказала Зоя. – К вечеру я добуду о директоре ИПИ все сведения, какие можно найти в открытом доступе. До свидания, товарищи диверсанты.
Она помахала ручкой и упорхнула.
Айзенкопф заперся у себя в комнате, намереваясь произвести осмотр и, как он выразился, «инвентаризацию» своего кофра.
– А что делать мне? – растерянно спросил Гальтон, вдруг оставшийся в одиночестве.
– Дело начальства – думать. Вот и думайте себе, – донеслось из-за двери.
И Норд стал думать.
Он сидел у себя в комнате на подоконнике, сосредоточившись на поставленной задаче: как проникнуть в подземную лабораторию и нужно ли вообще в нее лезть? Не существует ли какого-нибудь менее рискованного способа добраться до таинственного Громова?
На улице не происходило ничего такого, что могло бы отвлечь доктора от размышлений.
Напротив дома у тротуара стоял синий фургон с рекламой «Пейте „Ижевский источник“, самую радиоактивную из минеральных вод!»
Дворник лениво подбирал совком с мостовой конские яблоки.
В киоск Адресного бюро общества «Долой неграмотность» стояла терпеливая очередь.
День понемногу шел на убыль, но до вечера было еще далеко.
Вроде бы и многое удалось выяснить во время первой вылазки, а зацепиться пока не за что.
Зачем все-таки Ротвеллер велел запомнить имя «Ломоносов»? Что это значит: «загляните в Ломоносова?» Норд не только заглянул в него, а даже выучил наизусть все творения Михаила Васильевича, загрузив этим тяжелым грузом изрядную часть своего мозга. Но что толку?
Никакого отношения к проблематике гениальности сочинения Ломоносова не имеют. Чем он, собственно говоря, прославился? Ввел в употребление химические весы, заложил основы количественного анализа, подверг сомнению флогистонную теорию горения, сформулировал и доказал Закон сохранения массы, основал Московский университет. Делал картины из стеклянной мозаики. Заложил основы российского стихосложения.
Выдрессированная самсонитом память немедленно поволокла из своих тайников громоздкие цитаты – ни к селу ни к городу: «Неправо о вещах те думают, Шувалов, которые стекло чтут ниже минералов». «На запад смотрит грозным оком сквозь дверь небесну дух Петров». Чушь! Мысли о Ломоносове надо гнать прочь.
Как все-таки проникнуть в Институт? Давно известно, что самый лучший способ защитить секретный объект – упрятать его под землю. Через стену можно перелезть, над высокой горой – пролететь на аэроплане или дирижабле, но попасть или хотя бы заглянуть в хорошо охраняемый бункер невозможно.
В бесплодных терзаниях доктор провел остаток дня, так ничего и не придумав.
Айзенкопф долго возился у себя в комнате, потом появился, но тут же ушел, объявив, что отправляется на рекогносцировку окрестностей, а Норду следует оставаться и ждать «ее сиятельство».
Стемнело. Внизу зажглись нечастые, тусклые фонари. Улица Герцена опустела, автомобили по ней почти не ездили.
Зоя вернулась в половине девятого, совершенно преобразившаяся.
Красный платок, мешковатая юбка, юнгштурмовка и грубые башмаки исчезли. Перед Гальтоном стояла элегантная барышня-тростинка в чем-то переливчато-шуршащем, да на каблучках, да в затейливой шляпке.
– Вот теперь я выгляжу, как настоящая москвичка весенне-летнего сезона 1930 года. В Москве, в отличие от Минска, «комстиль» уже не в моде. Смотри, я настоящая «совмодница». – Ее лицо светилось, глаза блестели. – Прилично одеться здесь трудно, но можно. Я теперь всё-всё знаю. Зашла в бывший «Мюр-Мерилиз», [52] но там ничего хорошего нет. Спасибо, женщины научили. На Петровке у спекулянта купила румынские туфли. Сарафан дионезовый, сделан в Одессе, меня честно предупредили, но очень милый. А маркизетовая блузка вообще прелесть, правда? Шляпка варшавская. Ах, какая я дура, что послушалась идиота Айзенкопфа и не взяла с собой шелковые чулки!
– Сомневаюсь, что на пароходе «Европа» ты вышла бы на палубу в румынских туфлях и шляпке из Варшавы, – сказал Гальтон, которому Зоя нравилась в любом наряде, а больше всего – вообще без наряда.
Он хотел обнять ее прямо здесь, в коридоре, но Зоя увернулась.
– Дурачок! Сейчас я гораздо шикарнее, чем на пароходе. Там было много дамочек, одетых не хуже меня. А сейчас шла по улице – многие оглядывались… Убери руки! Помнешь блузку!
– Ну так сними ее. Айзенкопфа нет, мы одни.
Сказал – и сглазил. Проклятый немец немедленно объявился, заскребся в дверь.
– Я вижу, вы не теряли времени даром, – сказал он, кинув взгляд на Зоины обновы. – Товарища Громова, вероятно, решили отложить на завтра?
– Почему же, я всё про него выяснила.
Гальтону стало стыдно. Вместо того, чтобы болтать о варшавских шляпках и приставать к коллеге с домогательствами, нужно было сразу спросить о главном.
