Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию. Междукнижие (СИ) - Булаев Вадим

Пока судили-рядили — все искоса поглядывали на сотника. Его слово последнее. Понимали, тяжко главному. Малым числом многого не свершишь, а сгинуть проще, чем почесаться.

— Я чуял, что ты следом бежишь, — колдун остановился, шумно прочистил нос. — Петлял, прятался... Да и доносили на вас. Деревенские за денежку малую лесному человеку завсегда помогут. Укроют и обогреют. Не любят они таких, как ты. Потому что добра от вас мало. Всё больше плети за любые провинности, обиды... Заруда меня ждал. Затем и обоз за мной послал с наказом подчиняться и делать без рассуждений всё, что велю. А заодно поглядеть, как и что в твоих землях. Тесно ему под Смоленском, простору желается. Я опасался сам идти... Зачем? Времена смутные, в дороге разное случается. И не прогадал... Видишь, моя взяла. Не словили вы ворона мудрого, удачливого. Мы с Зарудой на день ранее увиделись... Ватага тут, близенько была... Разговор вели, по рукам ударили, — от приятного превосходства колдун едва не приплясывал, бросая слова рвано, смачно. — Он на вас и предложил уменье моё проверить. Дал отвару тем, кого не жалко. Прихлебателей, какие только жрать из общего котла горазды или пьянствуют, не просыхая, при ватаге много развелось… Отправил ненужных на дорогу. Сам в лесу, на ветке сидел, всё видел. Нравилось ему... Ты, Ключимушка, последних своих людишек зазря положил. Никто теперь вам не помощник. И двоих верховых мой человек остановил... Коли!

Длинная, заточенная спица вошла под ключицу, направляемая твёрдой рукой выучня.

По щекам привязанного побежали слёзы. Не от боли — с ней он успел худо-бедно поладить. Это катились слёзы разочарования и грусти по павшим товарищам.

Наши дни

Среди белоснежных останков раскрошенной таблетки лежал маленький, размером с обычный бисер, шарик, почему-то уцелевший под заокеанским металлом рукояти. Любознательный Швец дотронулся до него подушечкой пальца, надавил.

— Твёрдый.

Кругляш перекочевал в ладонь, где, после примитивнейшей очистки об инспекторскую штанину, подвергся всестороннему изучению.

— Плотный, белый, с налётом желтизны. Материал... на пластик похоже, или на кость, или на... нет, не растительное, точно. Ручная работа. Ощущаются бугорки и впадинки. Будто на полировку забили, ограничились грубой шлифовкой. Отверстие для нитки отсутствует.

Серёга, кивая выводам друга, не выдержал. Взял положенный на столешницу револьвер, вторую таблетку, и проделал с ней тот же самый номер — раздробил.

— Ещё шарик. Близнец.

— Погоди, — призрак взял новую бисерину, тщательно ощупал. — Не сказал бы. Похожи — да. Но разница имеется. У этой вот тут бугорок побольше.

— На заводе сделали бы идентичные, по шаблону.

— Согласен. И не такие прочные. Таблетки в организме должны растворяться планомерно. А это — фигня кустарная.

— Шарики вообще к медицине отношения не имеют. Не бывает таких «вкладышей» в снотворном, — без колебаний заявил инспектор, основываясь на своих, более чем скромных, познаниях в фармакологии.

— Как следствие — кто-то умышленно их сварганил и детворе раздал. Налицо прямой умысел, только какой... Предлагаю находки Силой попробовать. Напрямую. Не нравится мне эта вещь.

Идея Антона показалась донельзя разумной.

— Проверим, — сосредоточенно выдал Иванов, забирая одну бисерину и пробуя влить в неё капельку Силы.

Шарик принял.

Добавил ещё.

Шарик принял, едва-едва замерцав свечением от поглощённой энергии.

Серёга увеличил поток. Серьёзно увеличил.

Ухнуло, как в бездну, даже не булькнув.

Далее продолжать парень не решился. Слишком жадно впитывал Силу кругляш.

— Как в унитаз уходит, — пошловато констатировал Антон, с некоторой опаской возвращая на бумажный лист оставшуюся у него бисерину.

— И что это — не понятно. А их люди ели. Такое ощущение, что вся эта катавасия затеяна исключительно ради попадания шариков в организм. Чем больше — тем лучше. Их свойства пассивны, без активации не фурычат. Потому вполне высока вероятность прохождения сквозь тело и безболезненного выхода с другой стороны от точки приёма.

— Требуется активатор?

— Однозначно. По-другому может и не сработать.

— Не сработать... что именно? — въедливо потребовал разъяснений Швец.

— Отстань. Я думаю.

Зарассуждавшись, друзья совсем позабыли о третьем присутствующем — Фроле Карповиче. А зря. Пока они устраивали «мозговой штурм», он тихо бледнел, едва не выронив служебные документы на пол. Словно вспомнил что-то страшное, причиняющее неимоверную боль.

— Сия бисерина из кости, жизнь собирает, — сипло прозвучало в кабинете. — Пока в покое находится — вреда особого не несёт. По умному «спящий артефакт» зовётся. Без наполнения — обычная безделица, вроде кувшина или кастрюли. Но помещается в неё ой как много...

1611 год. Начало лета

Скоро раннее утро. Сыро, зябко, с полудня(**) тянет дымом. Все измотанные, неухоженные, с соломой в волосах после сна.

— В избе бабы, мужики, — волнуясь, сообщал лазутчик. — Под присмотром. Воют, плачут, погибели не хотят. Их вечор(***) согнали. А другие избы Зарудины выкормыши забрали под себя. Скотину изничтожили, кожи на рогатках развесили, головы на ворота. Озорство такое.

— Что с пленёнными? — оборвал его сотник.

— Тоска... — передёрнув плечами, ответил преданный человек. — Сказано им, завтра к закату будут убивать. Заруда живых ох не любит за спиной. Ох, не любит.

Уходить? Нет? Ключима не знал. Логово они вынюхали, пора и за подмогой бежать. Но людишки невинные... Кто он будет, если оставит? Как станет дальше быть? За такой грех прощения не вымолить. Сам себя не простишь. Потому что выращен так — честным да сильным. А они — слабые.

— Сколько там, в избе?

Счётом лазутчик владел плохо, но справился, показав пальцами девять. Подумав, неуверенно отогнул последний палец. Затем убрал, отрицательно помотав головой. Добавил:

— Я слушал. По голосам запоминал.

— Остальные?

Служивый отвёл глаза, шмыгнул носом.

— За околицей, в кустах. Холодные.

— Лошади?

— Упряжные, иных не видал.

— Дозор?

— Редкий. У избы пара, далее тоже есть. Носами клюют.

... На эту глухомань их вывел беглый от Зарудыной лихости отрок. В рваной рубахе, ополоумевший от пережитого. Ему дали хлеба, воды, укутали в дерюгу, чтобы не околел со страху и опамятовался.

Понемногу, лаской, добились у бедолаги, где ватага малым лагерем стала, к своим поспешая.

— Телег много, — прижимаясь к старшим, вещал отрок. — Все с добром всяким. Тятьку забили у колодца, мамке с младшими прислуживать велели, воду носить. Да обходить тятьку не велено! Чрез него, грят, переступайте.

Узнав, на кого вывела судьба, беглый загорелся:

— Укажу! Всех укажу! Я дорогу ведаю. Не заблудимся.

Он и сейчас сидел близко, слушал...

Кого посылать за подмогой — Ключима размышлял недолго. Двух наиболее молодых (а кого ещё?) и отрока с ними. Сами же, пешим ходом, людишек вызволять. Ежели не ошиблись, то каждый сможет с собой взять одного. Лошади надёжные, вынесут.

— Ты и ты, — уверенно указал он на избранных. — И ты... — на отрока. — Верхами к ближнему городу, там с докладом... сами узнаете, кто силу имеет. После — к нашим. Грамоту писать некогда, словесно управитесь.

Ничего не ответили гонцы сотнику. Попрощались со своими, обнялись, оседлали лошадей. Беглый тихо грыз губы.

Далеко пройти воинство не успело. Из предрассветного марева во множестве показались Зарудыны прихвостни из ближних. Всех убили, кроме Ключимы. Ловко, знающе.

Как он потом понял по оговоркам — ждали дозорные лазутчика. Углядев, подняли старших, по следу прошли...

— А хочешь узнать, для чего я так зверствую? — жадный до чужих мук колдун вновь держал сотника за голову, выпивая жизнь.