Александра Свида - Паника в Борках
Упал на труп бездыханной матери почти потерявший сознание Вася.
* * *Прощальным перезвоном встретила кладбищенская церковь скромный кортеж.
Обитый темной парчой гроб несли на руках одетые в тряпье и опорки жильцы «мегеры».
За гробом, поддерживаемый престарелым, но хорошо известным москвичам, магом-пиротехником Граубе шел убитый горем Вася. Вела за руки ребят безутешная Фекла, и ехал пустой катафалк. На гробе два огромных венка: от сына и его друга-покровителя Граубе.
Опустили гроб у зияющей глиняной ямы и на немой умоляющий взгляд Васи старичок-священник дал знак поднять крышку… Наступило последнее, вечное прощание. Без слез, без звука припал с поцелуем к рукам матери Вася.
Жадным взглядом смотрит на мертвое лицо, стараясь запечатлеть в памяти дорогие черты.
Затихло все… Не дыша, притаились люди. Умолкли, казалось, даже щебетавшие птицы.
Молодым, упругим движением поднялся Вася.
— Закрывай, — твердо, решительно прозвучал его голос.
Если этот звук его голоса слышала мертвая мать, то бесспорно узнала в нем грозные нотки прощальных слов своего мужа, в жестокой мести которому над ее трупом, у разверстой могилы поклялся сейчас ее сын.
Задевая за стенки узкой ямы, с шелестом обсыпавшейся земли опустился гроб. Крестообразно посыпал первую землю священник. Каждый из провожавших Аришу друзей бросил прощальную горсточку. Вася взял из рук могильщика заступ, сам засыпал землей мать, пока не скрылся последний краешек гроба; тогда, глубоко воткнув в землю заступ, низко поклонился дорогой усопшей и твердым шагом вышел с кладбища…
В этот миг в богатых чертогах Потехина неумолимый перст судьбы начертал страшные слова:
«Мепе, Tekel, Fares»[3].
Глава XIX Рога Вельзевула
Нахмурился, сентябрем смотрит июль месяц. Вот уже пять дней без устали идет холодный дождь. Все дачники зачихали, закашляли, оделись в теплые платья.
Печально выглядят богатые дачи Борок. Всюду однообразно-сырые стены, лужи на дорожках, мокрые, обвисшие обивки террас, грустно поникшие головки цветов. Не избегла общей участи и дача представителя крупной английской акционерной компании лорда Лимингтона Тольвенора.
За стеклянной дверью подъезда сидит скучающий, важный швейцар; время от времени по коридорам и лестницам бесшумно пробежит лакей или прошуршит платьем щегольская, хорошо дрессированная француженка-горничная. Сама вилла всегда выглядит молчаливой, строго-чопорной, а сегодня там еще больше все замерло.
У леди Тольвенор — мигрень.
Дочь Альбиона не может привыкнуть к местному климату и свои туманы решительно предпочитает здешним дождям. В будуаре опущены тяжелые, плотные шторы, непроницаемо сдвинуты портьеры; в комнату не проникает даже шум дождя, и ничто не беспокоит неподвижно лежащую на шезлонге леди Тольвенор.
Внизу, в обширном кабинете лорда, не так мертво. Шторы широко раздвинуты; сквозь венецианское окно и стеклянную дверь террасы слабо льется серый свет. Одну стену кабинета занимает массивный книжный шкаф, по другой — большой кожаный диван, под окном письменный стол и три глубоких кожаных кресла; в глубине камин с креслами по бокам. Его ярко пылающий огонь согревает воздух и своим светом скрашивает пасмурный день. Если бы не монотонный шум дождя, свободно можно было бы забыть об ужасной погоде.
Лорд Тольвенор энергичными шагами ходит по кабинету. Худое, длинное лицо время от времени освещает саркастическая улыбка. Серые, всегда гордо-холодные глаза приняли оттенок стали, брови сдвинулись, две глубокие складки прорезали лоб: лорд что-то глубоко, всесторонне обдумывает. Повсюду на креслах и столах разбросаны газеты.
Легкий стук в дверь прервал его думы.
— Come in!
— Сэр Эдуард Джон Найджел Гордон Карвер, — доложил вытянувшийся на пороге лакей.
— Всегда рад видеть вас, — дружески встретил входящего лорд. — А сегодня — особенно, — значительно подчеркнул он два последних слова. — Прошу вас прежде всего сюда!
Лорд указал на кресло у покрытого газетами письменного стола.
— Просмотрите внимательно все, что мною отмечено красным карандашом. Отметки сделаны мною исключительно для вас, лично я давно слежу за этим делом и знаю его наизусть!
Пододвинув кресло ближе к окну, Карвер стал проглядывать газеты. Лорд возобновил свою прогулку из угла в угол, и только шелест бумаги нарушал тишину.
— Я бы хотел знать, что вас, собственно, интересует в этом ряде убийств, так тщательно вами подобранных? — удивленно спросил Карвер, покончив с газетами.
— Они все однообразны. Каким-то острым орудием наносится небольшая ранка за ухом и вытягивается кровь. Это, надо думать, реальная сторона; а вот тени на кладбище Покровской общины и высасывание ран — безусловно фантазия, «бабьи сказки», как любят выражаться эти милые ручные медведи-москвичи, — лорд улыбнулся. — Меня интересуют именно «бабьи сказки». По поводу их у нас с вами будет серьезный разговор; поэтому предлагаю занять более уютное место у камина!
Он позвонил и приказал вошедшему лакею подать вино. В глубоком молчании сидели гость и хозяин, пока лакей бесшумно придвинул к ним небольшой круглый столик с вином, бисквитами и принадлежностями для курения.
— Реальная сторона и фантазия, — начал лорд, налив вина в стаканы, — в этом деле так крепко переплелись между собой, что разделить их, провести грань между ними для посредственного ума задача — нелегкая. А умы взволнованы и не только посредственные. Вы видите, здесь самые солидные из русских газет; все они полны этими убийствами и относятся к ним почти без критики.
— Я вижу, что ваш трезвый британский ум заставляет вас иронически усмехаться при самом сопоставлении «бабьих сказок» и серьезной газеты, но вы забываете, в какой стране вы находитесь!
— Цивилизация медленно прививается этим медведям. Открытия в области науки, богатая и ценная литература прекрасно уживаются здесь с лубочными изданиями, сонником, разными заговорами, гаданиями на бобах, на воде или кофейной гуще даже. С этим надо мириться или, еще лучше, широко использовать это в своих выгодах. Это последнее я и предлагаю!
Лорд замолчал, задумчиво разглядывая на свет золотисто-янтарное токайское.
Карвер чуть заметно наклонился вперед, почти неуловимая напряженность появилась во взгляде; ничто более не выдавало его любопытства.
— О положении ваших финансов, — снова на чал лорд, — мы говорить не будем; нам обоим оно прекрасно известно. Что касается моих, то здесь, в тиши кабинета, я должен заявить вам, что они требуют прилива и я не прочь позолотить мой древний герб червонцами милых дикарей. А что вы имеете против подобной перспективы?
