Станислав Гагарин - Вторжение
Станислав Гагарин неопределенно пожал плечами.
— Спросите что-нибудь полегче… Столичный он оракул, радяньский киевлянин и письменник.
— Ладно. Надо будет встретиться с ним и поговорить. У меня к товарищу Коротичу есть, понимаешь, некоторые вопросы, — со значением сказал Сталин.
— Попытайте счастья, — произнес писатель, и вождь укоризненно посмотрел на него.
— Напрасно вы думаете, что товарищ Коротич неуязвим, даже если он поклоняется, как вы тут намекаете, силам, альтернативным Господу Богу, — неторопливо, в привычной манере заговорил Иосиф Виссарионович. — Если на такого тирана всех времен и народов, каким был товарищ Сталин, нашлась управа, то согласитесь, что даже шибко независимый, понимаешь, радикал, каков есть товарищ Коротич, цепной пес перестройки, как он сам себя называет, вполне управляем, а значит и зависим. Достаточно установить характер зависимости товарища Коротича, и тогда товарищ Коротич окажется совершенно беззащитным. Вы понимаете меня, товарищ Станислав Гагарин?
— Я-то понимаю, а вот миллионы читателей «Огонька»…
— Они тоже поймут: русский народ — талантливый, понимаешь, народ, и вовсе не ленивого ума, как считал Владимир Ильич. Сейчас, правда, Ленин так уже не считает, и когда защищает меня на домашних, любительских процессах, то обязательно ставит мне в заслугу опору на русский патриотизм в годы войны. Вот так, понимаешь…
И вы тоже правильно пишете здесь… О том, что обрушившаяся на советское общество безнравственность вовсе не связана с личностью товарища Сталина, хотя вам, современникам, именно это постоянно пытаются внушить. Читайте, читайте дальше!
И писатель стал в который раз осмыслять им же самим написанные слова.
«Так поступают разбойники, когда их шайка попадает в безвыходное положение. Они сразу выдают вожака и валят свершенные всеми злодеяния на него одного, полагая, что их общая вина от этого уменьшится. Этим методом воспользовались гитлеровские головорезы, жалостливо причитая в Нюрнберге: они-де всего лишь выполняли приказ фюрера. Так и в наши дни антисталинисты замалчивают непреложный факт: массовые репрессии начались вовсе не при Сталине, а гораздо раньше, когда вождь был далеко не первым лицом в государственном и партийном руководстве».
— И Зиновьев, и Рыков, и Бухарин, я не говорю уже о Троцком, не раз упрекали меня в мягкотелости, понимаешь, и либерализме, — проговорил Сталин.
«Вместе с тем, необходимо вернуться к личности Отца народов, хотя не счесть числа публикаций по этому поводу. Вернуться не для сенсационных разоблачений, а для того, чтобы показать Сталина и творцом системы, и последовательным учеником тех катехизисов, которые легли духовным фундаментом в самосознание не только Сталина, но и тех, кто был до него, рядом с ним и после него.
Догматизм и вера в собственную непогрешимость присущи диктатуре. Сама диктатура антидиалектична, а следовательно, безнравственна…»
— Эта мысль, мне глубоко симпатична, — сказал вождь. — Но дальше, дальше!
«Вот, скажем, глобальная, еще толком не рассмотренная историками тема «Сталин на войне». Если мы попытаемся раскрыть ее с нравственной точки зрения, то неизбежно столкнемся с положением, суть которого в том, что ни в одной из проигранных Гитлеру операций вины собственной Верховный никогда не ощущал. Он просто не задумывался над тем, что сам может являться причиной поражения Красной Армии.
Угрызений же совести Сталин и прежде не знал…»
— Тут вы, понимаешь, переборщили, молодой человек, — взволнованно произнес Сталин. — Такого просто не бывает! Ведь вы о человеке пишете, а не о монстре каком… Все, все у меня было! И угрызения совести, и бессонные ночи, сомнения, раскаяния, и мальчики, понимаешь, кровавые в глазах тоже…
— Вычеркнуть строчку? — спросил Станислав Гагарин и занес авторучку над тринадцатой страницей будущей книги. — Никто не заметит и не узнает…
— Ну уж нет! — воспротивился Сталин. — Пусть останется так, как вы написали, а читатель сам разберется и решит: могли быть у товарища Сталина угрызения, понимаешь, совести или нет.
«С детства воспитанный в традициях христианской морали, учась в духовной семинарии Тифлиса, молодой Джугашвили приобщился к марксистской теории. Не обольщавшийся по поводу собственного места, которое готовит ему судьба, Иосиф увидел в марксизме ниспосланную свыше возможность утвердиться в этом только нарождающемся в России, а тем более в Грузии, движении.
Но учение Маркса закомлексованный горец воспринял до крайности извращенно. Этому способствовала ранняя приверженность Иосифа к религии, и в историческом смысле ничего парадоксального в этом нет, скорее наоборот.
Уверовав однажды в сына плотника из Назарета, сын сапожника из Гори так же страстно воспринял учение Маркса, оставшись, к сожалению, по широте мышления, по уровню интеллекта на отметке местечковой, а по качеству — метафизичной.
Иосиф Джугашвили, он же Коба, он же для близких друзей Сосо, он же для всего человечества Великий Сталин, из духовного многообразия научного коммунизма выбрал только тезис о классовой борьбе, которую превратил в зловещий фетиш для самого себя и соратников поневоле.
Вождю всех времен и народов не дано было понять, какое обоюдоострое оружие вложила ему в руки революция. Теория классовой борьбы в практическом применении претерпевает поразительные метаморфозы и, оставаясь лакмусовой бумажкой, по которой проверяется подлинная революционность профессионального политика, из орудия борьбы с эксплуататорами может в условиях уже победившей диктатуры трудящихся классов превратиться в средство насилия над теми, кто эту революцию завоевал собственной кровью».
— В идее классовой борьбы есть сермяжная, понимаешь, правда, — задумчиво проговорил Иосиф Виссарионович. — Вопрос в другом. Как сочетать, понимаешь, эту борьбу с логикой, здравым смыслом и диалектикой общественного развития.
«Законы развития человеческого общества неумолимы, и в основе их лежат экономические принципы, — как бы отвечая вождю, продолжая читать Станислав Гагарин. — Без учета их любой революционный лозунг неизменно превращается в революционную фразу, а следовать пустым словам, вести огромную страну их курсом более чем опасно».
— Вот-вот, — оживился вождь.
«И если Маркс подчеркивал, что ему лично принадлежит только одно открытие, а именно в политической экономии, смысл его в том, что определенному уровню производительных сил должны соответствовать подходящие производственные отношения, то собственной деятельностью в области экономики Советского Союза Сталин делает все, чтобы этот первейший закон марксизма похерить.
