Поппи Брайт - Потерянные Души
На воздухе он протрезвел. Он собрал себя в кулак, пытаясь твердо стоять на ногах и не поддаваться головокружению и страху. Сегодня – его ночь. Его и Джесси.
Он пошел к реке.
8
Твиг матерился на чем свет стоит, пробираясь по лабиринту запутанных улиц Вашингтона. Улицы казались ему какими-то перекошенными и неправильными, дорожные указатели – не поддающимися расшифровке. Наконец он свернул под кирпич на улицу с односторонним движением, резко затормозил у входа в какой-то модный отель и заявил:
– Здесь мы и остановимся. Молоха подозвал жестами служащего стоянки, и Твиг вручил ему ключи от фургончика.
– Только запомни, который наш, – сказал он. – Он нам еще понадобится. Хотелось бы уехать отсюда в нашем фургоне, а не в какой-нибудь долбаной «вольво».
Вестибюль был сплошной плюш и мрамор, роскошный красный ковер покрывал весь пол. Впрочем, их это не впечатлило. Они сняли номер, Молоха зевнул на трехъярусную хрустальную люстру, а Твиг спер сигареты у парня за конторкой.
Их комната оказалась далеко не такой роскошной и претенциозной. Здесь, на двенадцатом этаже, от всего блеска остался лишь толстый и мягкий, как взбитые сливки, ковер. Зиллах снял ботинки и зарылся босыми ногами в его сливочные глубины. В номере были большие мягкие кровати и такие же воздушные диваны, в которых можно было утонуть, как в облаках. Да, здесь было где развернуться.
Он подошел к окну и раздвинул тяжелые шторы. Внизу безупречный и чистый город переливался огнями, белыми и зелеными. Безумное переплетение улиц было как ребус, который следовало разгадать. А в самом центре этого лабиринта возвышался Мемориал Джорджа Вашингтона, застывший и белый, как кость. Зиллах улыбнулся своим мыслям. Просто прелесть что за город. Все большие города по-своему прелестны. Надо только дождаться ночи.
У него за спиной раздались вопли восторга – это Молоха с Твигом заглянули в ванную и обнаружили там джакузи. Зиллах обернулся и увидел, что они уже сдирают друг с друга одежду и в спешке швыряют ее где попало. Пару секунд он смотрел на них, по-прежнему улыбаясь, потом развязал алый шарф, который удерживал его волосы собранными в хвост, тряхнул головой и принялся расчесывать волосы пальцами, распутывая маленькие колтуны, которые образовались за время пути. Шелковистые волосы скользили между пальцами и рассыпались по плечам.
Молоха и Твиг встали у ванной – голые, как младенцы, – и ждали, что будет делать Зиллах. Зиллах снял брюки и куртку, стянул через голову футболку. Белья он не носил. Они все не носили. Изящный и тонкий, как девушка, он стоял, глядя на Молоху с Твигом. Его кожа была как сливки, волосы – цвета кофе с молоком.
Он подошел к ним и встал совсем близко. У всех троих были татуировки, декоративные шрамы и пирсинговые кольца по всему телу. Жить так долго в телах, которые не меняются и не стареют, казалось им скучным – вот они и старались как-то разнообразить себя. Человеческие тела изменяются под воздействием неумолимого времени: на них появляются родинки, узелки и морщинки. А у Молохи, Твига и Зиллаха были свои, более стильные и приятные способы, как украсить себя: серебряные колечки и замысловатые узоры, выбитые чернилами или вырезанные тонкими бритвами.
У Твига на каждом запястье было по вытатуированному браслету из колючей проволоки, ответвления которой поднимались до самых локтей, а на животе – замысловатый пирсинг из тонких металлических пластин, которые шли вертикально по обеим сторонам от пупка и были украшены инкрустацией из кусочков отполированной кости. У Зиллаха были проколоты оба соска. Молоха выбрал пирсинг булавками, на одной из которых болталась отлакированная косточка от фаланги человеческого пальца. У всех троих была не обрезана крайняя плоть (учитывая обстоятельства рождения, очень немногим мальчикам из их расы делали обрезание в нежном возрасте), и у всех троих она была скатана в тугие колечки. Однажды они снялись в серии фотографий у одного знаменитого фотохудожника, специализирующегося на эротике: он хотел, чтобы они сцепились все втроем своей крайней плотью, и Зиллаху пришлось встать на низенькую табуреточку, потому что Молоха с Твигом были значительно выше его, а по задумке фотографа все три «причиндала с колечками» должны были быть на одном уровне.
Зиллах положил руку Молохе на плечо и слегка на него надавил. Молоха опустился на колени перед Зиллахом и обнял его узкие бедра. Его губы легонько коснулись мягкой кожи и шелковистых волос. Потом коснулись уже настойчивей; потом он лизнул там языком. Зиллах вздрогнул, взял Молоху под подбородок и приподнял его лицо. Молоха взглянул Зиллаху в глаза. Зеленые, нежные и сияющие.
– Молоха, – сказал Зиллах.
Молоха погрузился в искрящийся океан зеленого; он был не в силах ответить.
– Молоха.
Он встряхнулся, разрушая чары:
– Что?
Лицо у Зиллаха было спокойным и безмятежным. На губах играла улыбка.
– Заказать что-нибудь выпить-поесть?
Пару мгновений Молоха просто смотрел на Зиллаха. Потом он еще крепче обнял его, и ощущение было такое, как будто два фрагмента картинки-головоломки вошли друг в друга где-то в самых глубинах его существа. Он обернулся и увидел, что Твиг ревниво наблюдает за ними. Они протянули к нему руки, и он шагнул к ним.
– Хочу шампанского, – сказал Молоха. – И взбитые сливки, и свежие почки, и шоколадные трюфели, и мороженое с кровью младенца.
Они стояли, обнявшись втроем. Самые близкие существа. Семья. Другой семьи у них не было.
Когда они забрались в ароматную ванную, Зиллах притянул к себе Молоху и Твига и принялся целовать их по очереди взасос – губы у них были сладкими от взбитых сливок и немного горчили от сухого шампанского. Они снова затеяли свою игру ищущих скользких рук, ненасытных губ, мягких укусов и укусов вполне болезненных. Они хорошо знали правила этой игры, они так долго в нее играли, а когда все закончилось, Молоха и Твиг затихли, умиротворенные, в бурлящей воде с ароматной пеной. Они положили головы на плечи Зиллаху и сплели руки у него на груди.
Все трое закрыли глаза и заснули. Всем троим снились кровавые теплые сны. До темноты у них еще было время поспать, а потом, свежие и отдохнувшие, они пойдут веселиться в город.
Когда ночь развернулась над городом, словно бархатный синий плащ, они пробудились от своей влажной и томной дремоты и принялись одеваться. Черные футболки, черные носки, грязные черные кроссовки. Они всегда одевались в черное, потому что на черном не видно красных потеков. Зиллах вдел в ухо серебряную серьгу – крошечный анк, египетский крест. У Молохи и Твига были серьги в виде простых католических распятий.
