Дарья Зарубина - Носферату
Почему дипломат, писавший, что приедет за два дня до официальной миссии, прибыл на четыре дня раньше?
Кто и почему решил покончить с консулом таким отчетливо земным образом?
А в процессе осмотра тела появился еще один вопрос…
— Дядь Бруть. — Я обернулся к дяде и сделал максимально серьезное лицо. — Ты точно знаешь, что саломарцы живут только в жидкости?
— Ну да, — неуверенно ответил дядя, покусывая мундштук трубки. — Я был у них восемь часов. Меня принимал сам консул Раранна и еще двое. Мы общались через стекло: я и переводчик с воздушной стороны, а они в своей среде, в водной. Точнее, в жидкой, поскольку это явно не вода. — Дядя подошел к аквариуму и брезгливо всмотрелся в его содержимое.
— Тогда скажи мне, Брут, почему у этой дипломатической каракатицы, извини, никак не могу привыкнуть, что это до недавнего времени было одушевленным и разумным. Так вот, почему у этого гражданина… — Я ковырнул столовым ножом щупальце дипломата. — Есть отчетливо ороговевшие участки… тела? Мало того, на этих ороговевших участках мелкие царапины. Причем часть царапин, как мне кажется, довольно свежие. Может, он из аквариума пытался выбраться? Или от убийцы отбивался, кто ж его знает?
Дядя приблизился, вынул изо рта трубку и наклонился над распластанным на столе щупальцем.
— И что это означает? — Брови родственника изогнулись от удивления.
— Что наш убийца с ног до головы мокрый? — издевательски ответил я вопросом на вопрос, но дядя не был настроен шутить. — Ладно, — сдался я. — Пока не знаю. Но я полагаю, что узнать необходимо. Ты можешь устроить мне встречу с теми учеными, которые были на Саломаре? Это вообще возможно?
Дядя с абсолютно тараканьим видом пошевелил усами, хмыкнул и отправился в соседнюю комнату, где ожесточенно зашлепал пальцами по кнопкам телефона.
Я, как приличный племянник, решил не подслушивать и позволил дяде самому выхлебать хотя бы пару ложек заваренной им каши.
* * *На телефонные разговоры понадобилось на удивление много времени — около получаса, и это при том, что обычно дядя Брутя даже с моей бесценной матушкой общается не более тридцати восьми секунд. За это время я:
выкурил оставшиеся у меня три сигареты,
раз пятнадцать выпроваживал просачивающегося в комнату Экзи,
осатанел от этого,
позвонил домой,
вызвал такси, сдал поганца Марте, попросив присмотреть за ним до вечера,
и уже вовсю поглядывал на дядину коллекцию трубочного табака, когда он с возбужденным видом появился в дверях столовой. Адмиральские усы стояли дыбом, а в глазах горела решимость. Потом взгляд дяди остановился на теле саломарского дипломата, непристойно разваленном на обеденном столе. Лицо Брута Шатова искривилось, а нос сморщился, как грецкий орех.
— Сунь это обратно в аквариум, — тихо попросил он, отворачиваясь.
К собственной чести скажу, что я — образцовый племянник. Я покорно взвалил тушу на дождевик и мой безвозвратно испорченный льняной костюм, втайне надеясь, что Марта вновь совершит чудо и сможет его отстирать, и спихнул потерпевшего в резервуар, немного досадуя на то, что так и не смог осмотреть тело как следует. Сверху вытряхнул из банки четырехглазую паучью голову.
— Так лучше?
— Угу, — равнодушно согласился дядя и опустился в кресло. — Со всеми учеными увидеться не получится, но двое из них живут здесь, в Питере. С одним я даже смог договориться о встрече. Профессор Насяев, если тебе это имя о чем-нибудь говорит. Сегодня в два часа… Я надеюсь, ты поедешь со мной?
Мне очень хотелось подбодрить его, поэтому я кивнул.
— Естественно. Или ты полагаешь, что я упущу такую сенсацию?
— Вот только с кем оставить Экзи и… аквариум? — потерянно забормотал дядя, и я в который раз подумал, что выглядит он подозрительно разбитым.
— Не переживай, — подмигнул я как можно веселее. — Монморанси твоего я отправил с Мартой. Единственные страдания, которые ему грозят, — от переедания. А консул уже почитай четыре дня как разучился бегать, так что полежит и подождет нашего возвращения от господина Насяева. Как я понимаю, профессору о нашем пахучем друге ни слова?
Дядя Брутя грустно улыбнулся и слегка кивнул. Видимо, разговор с профессором выглядел для него в тот момент не слишком привлекательной перспективой на вечер.
* * *В очень скором времени я понял почему.
Мы уже пятнадцать минут медленно варились в своих костюмах в гостиной, а профессор все не удосуживался нас принять. Хотя я имел все основания предполагать, что не так часто к нему в гости заходят дипломаты межпланетного уровня. Светило теоретической и прикладной физики сидел в своем кабинете и неторопливо общался по телефону, и я искренне пожелал ему, чтобы его невидимым собеседником был как минимум президент, а иначе у профессора с этого дня появится еще один враг, причем работающий в известном журнале.
Я уже собирался ответить нетактичностью на нетактичность и закурить, благо уговорил дядю зайти по дороге за сигаретами, но решил перед этим, для успокоения нервов, сосчитать до двадцати. На «пятнадцати» в гостиной появился профессор.
Он вкрадчиво бросился к дядиному креслу.
— Прошу прощения, президент… — полушепотом сообщил он, делая извинительно-слащавую мину. — Насяев, Павел Александрович, очень приятно… Чему обязан? — И он, словно селедку на блюдо, осторожно выложил в воздухе перед дядей сдобную руку.
— Шатов, Брут Ясонович, а это мой племянник, Ферро. — Дядя аккуратно, словно вышеупомянутую селедку, пожал протянутую ему руку и снова убрал ладонь в карман.
— Шатов, Носферату Александрович, — с досадой представился я, предчувствуя, что сейчас будет.
Профессор подпрыгнул как ужаленный, восхищенно всплеснул руками и расплылся в земляничной улыбке.
— Надо же, мы с вами почти тезки, Александровичи. — Он захихикал и, как муха, потер ладошки.
У меня в голове мелькнула радостная мысль: «Неужели…» — но я не успел даже додумать ее, когда профессор продолжил:
— А имя у вас редкое, можно сказать, уникальное. Если, конечно, это не псевдоним. Вы, случаем, не писатель?
— Я журналист, — нехотя ответил я. И это был первый раз в моей жизни, когда говорить правду оказалось труднее, чем соврать. Ужасно не хотелось делать Насяеву подарок, но он уже пребывал в глубоком восторге.
— Ну надо же, очень, очень приятно… — залопотал он, аж приседая от подобострастия, словно я скульптор, которому он только что заказал свой надгробный мемориал. Видимо, решил я, он уже втайне надеется, что я обязательно найду способ, как его обессмертить и приобщить к дивному миру героев литературы.
